Август - [91]

…Люся пропустила последние слова Кати мимо ушей. Ее совершенно захватила мысль, что все, что она пережила из-за Андрея, все его мучения — всё это было зря, бессмысленно. И потому она опять перебила Катю:

— Что же получается — все, что мы перестрадали, все мучения наши, это не от Бога было?

— Не от Бога, Люсенька, но для того, чтобы вам быть с Богом.

— Вот парадокс! Вы говорите — как наказание, как вразумление. Не наказует так Господь, ибо Он дает жизнь. Он и Сам — Жизнь. И Он — совершенная Любовь.

Если вместо слова «Бог» всюду поставить слово «Любовь», то словосочетание «Любовь наказывает» дикостью кажется, оно нелепо, противоречит самой сути любви. В Первом послании апостола Павла есть слова, которые все знают: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.» Даже если отнести все это к любви человеческой, несовершенной, то как же может «мыслить зло» Любовь совершенная? И Жизнь. Как может Жизнь давать жизнь и тут же отнимать ее во имя каких-то будто бы высших, нам непонятных целей? Невозможно, совершенно невозможно, чтобы так было! Но кругом — страдания, боль, зло. Что же — люди бессильны преодолеть все это? Нет, им даны от Бога жажда жизни, инстинкт продолжения рода, врожденное стремление, дано то, что есть одновременно и цель, и средство — жизнь и любовь. И сохранивший все это, спасший ближнего, продлевающий жизнь в других и в себе — Божий. А тот, кто отнимает жизнь — тот не друг Христов, но его противник. Враг.

Понимаете ли вы, я сумбурно излагаю, что страдания не от Бога, но перестрадавшие и выжившие, не потерявшие любви и доверия к Богу, доверия, а не рабского подчинения воле Страшного Господина — становятся друзьями Христа, делают, если можно так выразиться, одно дело с Богом, чтобы когда-нибудь стать с Ним едиными, стать едиными с миром, как и было до того, пока злу не открыли дверь в этот мир.

— А кто не вынес? Те как же? — Торопясь, чтобы не потерять нить, спросила Люся.

— А те, кто не вынес… Это нам всем, ближним их, грех. Мы им не помогли — совершили грех. Отсиделись, спрятались от чужой беды, не дали просящему, не накормили голодного. Не поступили по заповедям Христа.

— Нет, я не о том… Их-то ждет Царствие?

— Господь зовет к себе всех и все будут с Ним.

— Против воли? Насильно? Ведь есть те, кто не захотел быть с Христом сам. Отрекся, отказался!

— Но спасают же людей от смерти против их воли. Самоубийц, например. Или бывает, пострадают люди при пожаре — 90 % кожи сгорело, кажется, что тут лечить, только продлевать мучения, а ведь лечат. Деток с врожденным диабетом — лечат, колют инсулин в такие ручки крошечные, кровь берут из пальчиков, в которые и попасть скарификатором-то сложно, из мочек ушек этих крошечных берут… И никто в здравом уме не скажет: а давайте этого ребенка не лечить насильно. Вон он кричит от уколов, от операций. Может, он не хочет лечиться…

Или Вы предпочли бы, чтобы дети погибали, а те, кто совершил некое зло в этом мире — временное, замечу, зло — вечно мучились бы за него в геенне? Если Господь милосерден, то какая может быть геенна?

Человек многое претерпевает, превозмогает в этой жизни; слишком многое… Даже мысль о том, сколько горя кругом — и ее-то вынести трудно; трудно не сойти с ума и найти какую-то путеводную нить в этом мире.

Люся в два глотка выпила остывший чай, боясь отвлечься и не спросить о чем-то важном, еще не разъясненном.

— Катя, ну вот вы столько всего наговорили… Это ведь ересь. Вы не боитесь оказаться вне Церкви? Ведь в ней спасение!

— У вас был очень тяжелый период в жизни, правда? Вам нужна была помощь — кто вас спасал?

— Машенька и Кирилл. Они не дали…

— Ну, вот вам и ответ на ваш вопрос. Кто спасал, тот вам и Церковь. А кто мимо прошел, кто отмахнулся от чужой беды, какой же он член Церкви и христианин, будь он самым усердным прихожанином и посещай он все службы на все праздники?

— А как же быть, если рядом нет… ну, того самого ближнего, которому нужна помощь — что же мне, идти на вокзал, искать бомжа, вести его домой, отмывать, лечить…

— Я думаю, — как-то робко ответила Катя, — что бомжа лично я, как говорится, «не понесу». Видно, кривоватая у меня метанойя. Но я думаю еще, что отдать жизнь близкому человеку, быть ему опорой — уже по-христиански. Он на переднем крае, он в гуще событий… А я … Я хоть горячего супу ему принесу; успокою, поддержу, получая взамен… практически ничего, кроме его работы, работы, работы. Удел жены — быть рядом тогда, когда нужно, а не надо — не лезть.

Катя вздохнула и замолчала. И Люся уже больше не спорила, не горячилась. Они сидели в молчании, пока на веранду не отворилась дверь и бодрый, хоть и слегка осипший Иванов не возгласил:

— Ну, не замерзли? Спать, спать давно уже пора! Катя, иди стели гостям! Завтра в 8 подъем, физзарядка, водные процедуры, потом по плану у нас…

Но никто его не услышал, поскольку Люся собралась с мыслями и начала говорить — строго, хотя голос ее и срывался временами: