Август - [68]

Толик еще сопел в полумраке детской комнаты, за прикрытым плотной портьерой от света, но не от воздуха арочным окном. Сопел в подушку, выставив попку наружу из под легкого одеяльца, и даже, кажется, пускал пузыри. Андрей Николаевич побоялся разбудить ребенка и не стал заходить в комнату, только дверь приоткрыл, умилился открывшейся картине и снова прикрыл дверь тихонько. Он постоял в гостиной у окна, полюбовался начинавшимся летним днем, Невой, мачтами парусника, летевшими над аркой моста, подмигнул чайкам и редким белым облачкам в еще не успевшем поблекнуть от жары синем небе. Почесал, сморщившись, все еще саднившую по утрам изрезанную как бритвой, испещренную шрамами грудь (вот они — «гостеприимные берега южных морей»!) и начал привычную с детства зарядку, еще как отец учил.

После огромной ванны, полной прохладной, с вечера набранной воды, Петров растер саднящее тут и там тело, раздражающая боль отступила, можно было начинать жить. Вот он и снова в просторной опочивальне — так они, смеясь, называли с Люсей свою комнату — обыденное «спальня» ну никак к ней не подходило.

И зайчики прыгают бесстыдно прямо по матово-прозрачной, белой-белой, несмотря на лето, коже обнаженной жены Петрова, откинувшей от себя легкую простыню, не стесняющейся никого — все свои и только свои в своем доме.

Андрей Николаевич сначала легкий взгляд бросил на жену, даже как бы украдкой. Потом улыбнулся своей глупости и жадно всмотрелся в изгибы любимого тела. Где все открыто и сокровенно. Где все расслабленно снаружи и вместе с тем так упруго внутри. Старинные часы на комоде пробили 7 счастливых ударов. Люся и ушком не повела.

— Люсинда! — взревел белугой Петров. — Водой окачу! — Русая головка даже не повернулась, но тихо-тихо стала заползать под большую белоснежную пуховую подушку. Вот, скрылась под подушкой голова, и руки, даже на вид прохладно-гладкие, обняли подушку сверху и замерли недвижимо.

— Люська! Вставай, бесстыжая! Нам же сегодня в Вырицу ехать!

Петров подошел к кровати, не забыв мельком глянуть на состояние своих изысканно сшитых, но все равно, семейных трусов, в которых, как известно, от жены ничего не спрячешь. Ну вот, так и есть.

— Толюшка еще спит? — сонно промурлыкала из-под подушки Люся, вытянув во всю длину кровати ноги, и повела крылышками лопаток, удобнее устраивая под собой грудь.

— Как ангел. Вот потому, пока сокровище еще дрыхнет, нам и надо бы успеть собраться спокойно, — занудил Петров, уже чувствуя поясницей, что сборы придется немножко отложить.

Люся нехотя стащила с головы подушку и краем глаза посмотрела на стоящего перед ней мужа. Довольно хмыкнула, закрыла глаза и начала медленно потягиваться, подтягивая колени под себя, прогибаясь всем телом, выставляя соблазнительно округлые белые бедра, подбирая локотки, открывая Петрову и солнечным зайчикам все более сокровенные тайны. Андрей Николаевич и сам не заметил, как успел скинуть давно уже мешавшие семейные трусы и оказаться на хихикнувшей смущенно скрипом пружин кровати.

Так началось это утро в семье Петровых. И волосы на затылке Андрея Николаевича ворошил легкий ветер с Невы, как будто снова они с Люсей плыли на белом пароходе, и поскрипывала палуба, и ровно дышали машины внутри, и всхлипывали, вскрикивали чайки совсем рядом, и теплая волна набежала и гулко ударила в борт, окатив брызгами, сбив с ног, прокатившись по обнаженным телам и растекшись покойно, обессилив и обессилев.

И сразу же, конечно, как еще не минутой раньше? А может, и раньше звонил, да не слышали, — заиграл один мобильник, за ним другой, затрезвонил городской телефон, и проснулся Толюшка, и заорал почти басом, и сработал таймер будильника на музыкальном центре, выбросив в утро задорную ламбаду, и чудо-печка на кухне заверещала, закончив выпекать свежие булочки к завтраку.

* * *

Люся, вернувшись из круиза, успела защитить докторскую. А потом умерла мама. А потом Люся забеременела. Сидела дома, забросив работу, наслаждалась тихим счастливым покоем, ждала возвращения Петрова из частых командировок и прислушивалась ежеминутно, как растет внутри неё маленький человечек. Родила сына легко, как будто и не за тридцать ей было. Жаль только Андрюши опять не было дома — не успел прилететь, не успел, милый голубь. А потом начался кошмар. И не будь маленького Толюшки, страшно даже подумать, пережила бы она, нет ли этот злосчастный август позапрошлого года.

«Бывало, знаете ли, сядет у окна

И смотрит, смотрит, смотрит в небо синее,

Дескать, когда умру, он встретит меня там

И снова назовет меня по имени…» —

вот что вертелось у неё в голове тогда. Ставила песню раз за разом — щемительно грустную, и ревела, и билась головой о стену — все было.

Ей было где-то тридцать шесть,

Когда он очень тихо помер.

Ей даже не пришлось успеть в последний раз

Набрать его несложный номер…

…Какая, в сущности, смешная вышла жизнь,

Хотя, что может быть красивее?

Чем сидеть на облаке и свесив ножки вниз

Друг друга называть по имени…

А потом Глафира позвонила из Костромы: Саша тяжело ранен, в реанимации, Толю с Дашей убили.

Кирилл Плещеев с Машенькой объявились внезапно, как черти из табакерки. Просто вошли в незакрытую дверь Люсиной квартиры и заставили умываться, причесываться, кормить и мыть ребенка. И выбросили CD с грустной песней. И всю аптечку из ванной вычистили, где много чего было припасено у доктора психологии. Оставили только детское. А Люся в первый день даже и не поняла, что это за люди ходят по их с Петровым дому, чего-то требуют, чуть ли не бьют по щекам, в магазин ходят поминутно, но по очереди, не оставляя ее одну. Потом вспомнила смешную пару из счастливого круиза, иногда присоединявшуюся к их компании. Компанию вспомнила, зареветь хотела по привычке, а не было уже чем. Пришлось жить.