Август - [25]

Общий упадок сопровождается падением цен (другое дело, что обесценивание бумажных денег делает этот процесс менее очевидным). В тот момент, когда цены начинают снижаться быстрее, чем покупательная способность населения, спрос начинает восстанавливаться. Спад сменяется депрессией, после чего возобновляется экономический рост.

Движение цен инерционно. В период экономического подъема цены на сырье и продовольствие растут быстрее, чем цены на продукцию обрабатывающей промышленности. Происходит перераспределение ресурсов, которое порой создает в странах периферии ощущение успеха - классическим примером может быть нефтяное процветание арабских стран и Ирана в середине 1970-х или России в начале 2000-х. Затем, когда кризис доходит до второй или третьей волны, тенденция переламывается: на фоне общего падения цен сырье не просто дешевеет, а дешевеет быстрее, чем промышленные изделия. Перераспределительный механизм теперь работает в обратном направлении.

Россия уже в полной мере ощутила на себе все прелести глобального экономического цикла. Либеральные реформы 1990-х годов пришлись на период депрессии и слабого роста в мировой экономике, благодаря чему наши проблемы усугубились. А последующая эпоха счастливо совпала с глобальным подъемом. К сожалению, эпоха нынешняя приходится на негативную часть экономического цикла.

Эпоха войн и революций

На этом повествование о кризисе можно было бы закончить, если бы не одно «но». Наряду с классическими конъюнктурными кризисами бывают еще и структурные. Впервые на это явление обратил внимание выдающийся русский экономист Н. Кондратьев, обнаруживший, что длинные волны в истории капитализма периодически приводят к широкомасштабным реконструкциям. Причем подобные реконструкции сопровождаются потрясениями не только экономическими, но и социально-политическими. Сталин лишь переиначил Кондратьева, произнеся свою знаменитую формулу про «эпоху войн и революций».

Суть системных кризисов в том, что на протяжении длительного времени накапливаются проблемы и противоречия, присущие доминирующей экономической модели капитализма. В нашем случае речь идет о неолиберальной модели, основы которой были заложены во времена Рональда Рейгана в США и Маргарет Тэтчер в Британии, и которая достигла расцвета после распада СССР и советского блока. В середине 1990-х, когда массовое недовольство происходящими переменами на Западе стало очевидным, идеологи предпочли сменить вывеску, окрестив тот же самый экономический процесс новым красивым (и менее идеологическим) именем «глобализация».

В социальном плане случившееся можно оценить как реванш буржуазии. После 1917 и 1945 годов, когда угроза существованию капитализма воспринималась совершенно реально, правящие классы вынуждены были идти на уступки. Новая стратегия состояла в резком повышении заработной платы, поддержании всеобщей занятости, даже ценой снижения прибылей, которое должно было компенсироваться стабильностью. На теоретическом уровне эта модель связана с именем Дж. М. Кейнса. На политическом - с «новым курсом» Рузвельта и европейской социал-демократией. Однако к началу 1980-х годов на фоне нарастающего кризиса советской системы и постепенного ослабления левых на Западе, этот компромисс воспринимался уже не только как крайне дорогостоящий, но и как ненужный. Возможности кейнсианской модели были исчерпаны, ее негативные стороны (инфляция, бюрократизация) в полной мере очевидны.

Новая модель основывалась на систематическом снижении реальной заработной платы трудящихся и социальных расходов государства. При этом рост экономики мог поддерживаться за счет двух факторов. С одной стороны, производство переносилось в страны с более дешевой рабочей силой (иными словами, западные потребители могли за те же или меньшие деньги приобретать больше товаров). Это влекло за собой снижение стоимости рабочей силы на Западе. С другой стороны, сокращение государственных социальных программ компенсировалось ростом коммерческого кредита. Калифорнийский исследователь Роберт Бреннер еще в 1990-е годы продемонстрировал, что задолженность средней американской семьи из года в год росла строго пропорционально снижению социального бюджета правительства.

В итоге неолиберальная модель обернулась широкомасштабным перераспределением не только между трудом и капиталом, государственным и частным сектором, но и между «реальной экономикой» и финансовым сектором. Производство перемещалось из стран Запада на Юг, но на Западе увеличивалось число банков, ипотечных агентств, биржевых контор. В самих странах периферии к началу 2000-х годов развернулись процессы деиндустриализации. Более развитые страны Латинской Америки не могли конкурировать с Китаем и Индией, где люди готовы были работать за копейки. В итоге, несмотря но общее перемещение промышленности «на Юг», реально большая часть стран периферии теряла рабочие места и с огромным трудом приобретенный технологический потенциал. Чем более развитыми были эти страны, тем больше они теряли. Это и объясняет политические потрясения и последовавший затем сдвиг влево, которые произошли в Латинской Америке на рубеже 1990-х и 2000-х годов.