Авеню Анри-Мартен, 101 - [65]

— Должно быть, их выдали. Сегодня на рассвете около двадцати немецких солдат и несколько мерзавцев-французов в штатском окружили дом. Все это видел мой приятель, который шел на свой виноградник; заметив их, он спрятался. Один из гражданских кричал в рупор: велел всем выходить, а не то он прикажет открыть огонь. С минуту стояла тишина, а затем из дома раздалось два выстрела. Боши начали палить, как сумасшедшие. Когда они, наконец, остановились, все вокруг было в голубом дыму. Двое гражданских с пистолетами в руках вошли в дом. Очень скоро они вышли, таща за собой тело мадам Дебре. Бедная женщина была в одной ночной рубашке, ее длинные седые волосы, пропитавшиеся кровью, волочились по земле. Они бросили ее возле дерева и вернулись в дом. Когда они вновь появились, то держали под мышки месье Дебре. Он еще пытался сопротивляться… Все лицо у него было в крови. Они швырнули его рядом с женой. По словам моего приятеля, они выглядели ужасно. Должно быть, месье Дебре после того как убил жену, выстрелил себе в рот, но выстрел оказался неудачным…

— Какой ужас! Но почему?..

— Из их дома передавали информацию в Лондон. Неделю назад нам сбросили с парашютом первоклассную радиостанцию. Через день после этого поездом приехал «пианист».

— Его тоже арестовали?

— Нет, он здесь не жил. Как только стало известно о происшедшем, его отправили в лес.

— А что было дальше?

— Гражданские и несколько солдат обыскали дом. Они выбросили в окно радиоприемник, книги, мебель. Один из гражданских выбежал из дома и пинком поднял месье Дебре, распластавшегося на теле своей жены. Мой приятель сказал, что со своего места видел, как плечи несчастного сотрясались от рыданий. Гражданский начал трясти раненого и кричать: «Список!.. Где он?.. Ты у меня заговоришь, старый идиот…»

Из окровавленного рта не донеслось ни звука. Тогда этот гад швырнул месье Дебре на землю и начал избивать ногами. Тот даже не пытался защищаться, верно, надеялся получить смертельный удар. Потом немцы забросили тела в грузовик…

«Должно быть, их везли в одном из тех грузовиков, где смеялись солдаты», — с содроганием подумала Леа.

— Потом прозвучал по-немецки какой-то приказ, и вскоре из окон показались языки пламени. Мой приятель воспользовался тем, что дым повалил в его сторону: под прикрытием этой завесы он убежал оттуда и поспешил предупредить меня. Вместе с ним мы обошли остальных товарищей…

В дверь постучали, и на пороге появился полицейский.

Леа смотрела на него, оцепенев от ужаса.

— Не бойтесь, мадемуазель, это один из наших, — рассмеялась Симона. — Альбер, это племянница доминиканца; она пришла к Дебре. Помнишь, они о ней рассказывали?

— Вам здорово повезло, — сказал вошедший. — Они оставили там своих людей, которые никому не позволяют подходить к дому и арестовывают любого, кто покажется им подозрительным. Они схватили даже Мануэля, работника Розье. К счастью, приехавший на пожар мэр вступился за него, причем совершенно искренне, так как ничего не знал о происшедшем.

— Месье Дебре умер? Это точно? — спросила Леа Альбера.

— По словам моих товарищей, — да. В любом случае он потерял столько крови, что ему не выжить. Но нашим товарищам сейчас надо соблюдать особую осторожность — несколько дней им вообще не стоит появляться дома… Отец Террибль[4], можно вас на несколько слов?

Они вышли.

— Счастье, что Террибль вас узнал, — сказала Симона.

— А кто он, Террибль? — спросила Леа.

— Столяр, потрясающий тип. Это он доставил передатчик в дом Дебре.

— Вы тоже участвуете в Сопротивлении?

Симона рассмеялась.

— Это слишком сильно сказано. Мы с несколькими местными женщинами передаем информацию, иногда оружие, прячем английских пилотов и еврейских детей. Готовим еду для тех, кто среди ночи возвращается после приема парашютистов.

— Вы не боитесь?

— Нет, я не думаю об этом; и потом, с такими мужчинами, как Альбер Ригуле и Террибль, можно чувствовать себя в безопасности.

— Даже после того, что здесь произошло?

— Это судьба. Все, кто прячет у себя передатчики, знают, чем они рискуют, а Дебре знали это лучше кого бы то ни было. Меня удивляет только то, что такие верующие люди, как они, могли решиться на самоубийство.

— У них не было выбора, — входя в комнату, сказал Жак Террибль. — Месье Дебре не заговорил бы под пытками, я в этом уверен, но он не вынес бы страданий жены. Если Бог есть, не сомневаюсь, что он его простит. Послушай, Симона, ты могла бы и предложить нам выпить!..

— Правда, из-за этого несчастья я забыла о всяких приличиях.

Она достала из шкафа початую бутылку вина и четыре стакана.

— Достаточно и трех: Ригуле должен вернуться в жандармерию.

Симона разлила вино, они чокнулись и молча выпили. Террибль поставил свой стакан и прищелкнул языком.

— Это тоже с вашего виноградника в Пье-де-Бу?

— Да, это отличное вино.

— Мадемуазель, теперь, когда вы знаете, кто мы, может быть, вы расскажете, что собирались делать у Дебре и были ли они предупреждены о вашем визите? — обратился Жак к Леа.

— Нет, они были не в курсе. Я хотела узнать, нет ли у них новостей от одного друга, и не могли бы они передать ему весточку.

— Как зовут друга?