Авеню Анри-Мартен, 101 - [47]

— Я не верю вам. Я уверена, что есть люди, которые не заговорят в любом случае.

— Наверное, но такие встречаются редко. Самые смелые предпочитают покончить жизнь самоубийством, как поступил ваш бордоский земляк, профессор Ориак, после первого допроса, проводившегося знаменитым комиссаром Пуансо, с которым вы уже имели возможность познакомиться.

— Но Сара… она же не заговорила?

— Что вы об этом знаете?

Леа так и застыла с раскрытым ртом.

Она долго смотрела то на Сару, то на Франсуа. На глаза девушки навернулись слезы, и она плюнула Тавернье в лицо:

— Как вы смеете говорить такое о той, кто ценит вас больше всех остальных? Вы — подлец!

— Нет, реалист.

— Он прав, — раздался слабый голос.

Леа и Франсуа бросились к постели своей подруги.

— Он прав, — повторила Сара, — если бы мне пришлось еще один день терпеть мерзкие ласки этих негодяев, я бы заговорила. Видишь ли, Леа, к боли можно привыкнуть, но испытывать унижение, когда ты связана, распята, когда тебя терзают руки, покрытые кровью других жертв, когда тебя насилуют, засовывая в рот член, испачканный в экскрементах… Когда обещают отдать тебя кобелю — сторожевому псу, если будешь продолжать молчать… Это ужасно… Если бы Рафаэлю не удалось вытащить меня из лап Мазуи и его подручных, я бы рассказала все, что они хотели…

— Не надо больше об этом, Сара. Я ни на минуту не сомневался в вашем мужестве. Я поступил глупо, поставив это под сомнение, — только чтобы преподать урок Леа… Я должен идти. Я вернусь, когда придет доктор Дюбуа. Сара…

— Прошу вас, не плачьте. Я не хотел сделать вам больно.

— Это не вы причинили мне боль… Это воспоминания обо всем этом. Идите же и возвращайтесь скорее. А когда вернетесь, то расскажете мне, как чувствует себя Рафаэль.

— Не беспокойтесь, он — в надежном месте, и с ним хорошо обращаются… До скорой встречи.

После его ухода Сара с помощью Леа дошла до туалета. Увидев себя в зеркале, висящем над раковиной, она вскрикнула…

— Они превратили меня в урода!

Леа пыталась найти утешительные слова. Ей было стыдно, что когда-то она завидовала красоте Сары. Как тяжело было теперь видеть эти слезы, скатывающиеся в кровоточащие раны!

— Оставь меня на минуту одну, — попросила Сара.

Леа вернулась в свою комнату. В этот момент в дверь постучали. Это не было условным сигналом Альбертины.

— Кто там?

— Мы уходим и хотели попрощаться с тобой… — крикнула через дверь Франсуаза.

Леа быстро прикрыла кровать покрывалом и повернула ключ в замке.

— Ты стала запираться в своей комнате?

— Должно быть, я сделала это машинально: у меня так разболелась голова.

— Сейчас вам стало лучше? — любезно спросил жених Франсуазы.

— Да, немножко. Благодарю вас. Я потом прилягу на несколько минут, — сказала она, выходя из комнаты и стараясь как можно естественнее прикрыть за собой дверь.

К счастью, прощание не затянулось надолго, но Леа пришлось принять приглашение на ужин.

Когда она вернулась в комнату, Сара уже лежала в постели и, казалось, спала. Леа устроилась на одном из кресел и тоже заснула.

Ее разбудили голоса доктора Дюбуа, Альбертины и Франсуа Тавернье. Сгорая от стыда, она вскочила, протирая глаза.

— Извините меня, я уснула.

— Мы заметали, — добродушно ответил врач. — Это серьезный проступок для сиделки.

— Ну, как она, доктор? — спросил Франсуа после того, как месье Дюбуа осмотрел Сару.

— Довольно хорошо, насколько это возможно. К счастью, у нее крепкий организм. Через два дня она будет на ногах… На послезавтра я заказал машину «скорой помощи». Официально это будет зарегистрировано как вызов к вашей тете, болезнь которой потребовала госпитализации. Все будет хорошо. О мадам Мюльштейн позаботится один из моих друзей, участник Сопротивления… И специалист по ожогам.

— Спасибо, доктор. А потом мы постараемся переправить мадам Мюльштейн в Швейцарию или Испанию. Как вы думаете, сколько времени она проведет в госпитале? — спросил Франсуа Тавернье.

— Максимум пять дней из соображений ее собственной безопасности и безопасности моих друзей.

— Это будет 18 января?

— Да, машина заберет ее 18 января рано утром — в обычное для выписки время и отвезет туда, куда вы укажете. А потом мадемуазель Дельмас сможет вернуться за своей тетушкой.

— И все это время я должна оставаться в госпитале? — спросила Альбертина.

— Это непременное условие для успеха нашего плана.

В этот момент Сара приподняла голову с подушки и прошептала:

— Мне так неловко, что я причиняю вам столько беспокойства.

Она так и не поняла, почему все рассмеялись.

— Ни о чем не беспокойтесь, дитя мое, — сказала пожилая дама, — думайте только о своем выздоровлении. Самое трудное — обмануть Лизу и вызвать у нее волнение за мою «болезнь»…

— Очень важно, чтобы ваша сестра первой поверила, что вы действительно больны и нуждаетесь в госпитализации, — произнес врач.

— Я знаю, доктор, но дело в том, что у нас с детства не было никаких секретов друг от друга…

Повиснув на руке Франсуа, Леа тряслась, продрогнув в холодном и мрачном тумане, окутавшем Париж. Возле прилавков выстроились бесконечные вереницы торговцев, притопывающих ногами в тщетной попытке согреться.

Все прошло так, как и было намечено. Сару, пришедшую немного в себя, увезли, а Леа пришлось ухаживать за Лизой, по-настоящему заболевшей от мысли, что ее сестра попала в госпиталь… Матиас прислал письмо, где сообщал, что приехал в Бордо. Звонила Франсуаза. Новости были хорошими: Камиллу выпустят, и Леа может спокойно возвращаться в Монтийяк. Майор Крамер гарантировал ее безопасность. К Леа отчасти вернулось жизнелюбие и веселость, и чтобы отпраздновать это событие, Франсуа пригласил ее на ужин в «Шатенье», на улицу Шерш-Миди. Проходя мимо книжного магазина «Галлимар» на бульваре Распай, они машинально замедлили шаг и взглянули на витрину, где «Развалины» Ребате, казалось, раздавили все остальные книги.