Авель (Шестое августа) - [3]

Радиостанции не умолкали. Вышли экстренные выпуски тысяч газет. Два миллиарда людей говорили о погибшем городе, который никого не интересовал накануне. Назывались самые разные цифры погибших - от девяноста тысяч до полумиллиона. Сознание людей, освоившее в эпоху фашизма миллионные цифры убитых в лагерях уничтожения, было потрясено быстротой, с которой убивала урановая бомба! В одну секунду, первую секунду после взрыва, число убитых и умирающих достигло семидесяти тысяч человек! Все почувствовали: средства уничтожения поднялись на такую высоту, что не такой уж фантастической стала казаться перспектива уничтожения человечества ради процветания и величия государств, счастья народов и мира между ними. Политики, философы, военные, журналисты, публицисты в первые же часы после взрыва доказали, что мощный удар урановой бомбы, воздав фашизму за преступления против человечества и парализовав в большой мере сопротивление Японии, ускорит приход мира, которого жаждут все матери ради жизни своих детей. Эти доказательства сразу поняли и в японском генеральном штабе и в императорском токийском дворце. Всего этого не успел понять маленький четырехлетний японец. Он проснулся на рассвете и протянул толстые руки к бабушке. В полутьме за спущенными занавесками он видел ее седые волосы и золотой зуб. Ее узкие, слезящиеся глаза улыбались среди темных морщин. Мальчик знал, что это он доставляет бабушке столько радости - ей приятно, проснувшись, увидеть внучка. А сегодня день особенно хорош. У мальчика наладился желудок, ему предстояло попробовать кое-что получше, чем жиденький рисовый отвар. Так ни этот мальчик, ни его бабушка, ни сотни других детей, их мам и бабушек не поняли, почему именно им причитается за Пирл-Харбор и за Освенцим. Но политики, философы и публицисты в данном случае не считали эту частную тему актуальной. Вечером после ужина летчики сидели на террасе и выпивали. Все они возбужденно говорили, плохо слушая один другого. Днем они получили благодарности от столь высокопоставленных людей, что, казалось, легче получить на Земле радиосигнал с Марса, чем подобные служебные телеграммы. Было очень душно, и казалось тщетным бесшумное вращение вделанного в потолок большого, как винт самолета, вентилятора. Командир корабля подошел к перилам. Так же как и вчера, Мерцали в большой высокой черноте южные звезды и неясно светлели над темной землей лепестки цветов. Баренс повернулся к товарищам, сидевшим за столом, и сказал: - Меня всю жизнь раздражали старинные, заросшие сады, тупой и жадный лопух, крапива, лесная неразбериха тропиков. К чему прут из земли тысячи хищных, ординарных, на одно рыло растений? Я всегда верил, что садовники истребят эти заросли и в мире восторжествуют лилии, платаны, дубы, буки, пшеница. - Понятно, - проговорил, зловеще и дурашливо посмеиваясь, краснолицый, как индеец, Митчерлих, - все ясно. Мы с командиром против зарослей. Шея его была багрова, - казалось, вот-вот вспыхнет от этой огненной багровости сухая седина. Он багровел так, когда пил долго и много. Он поднес стакан Баренсу и сказал: - За успех садовников. Баренс выпил и, поставив пустой стакан на перила террасы, проговорил: - Хватит хвалить садовников. Второй пилот объяснил: - Сегодня Баренс не хочет думать о ботанике и вегетарианстве. - Блек, дорогой друг, это все ерунда. Не стоит говорить. Но вот где Джозеф, я хочу с ним выпить, - проговорил Баренс. - Он вышел на минутку, моет руки. - По-моему, он уже четыре раза мыл руки. - Ну что ж, его так учила мама, - сказал Митчерлих. - За кого молился аптекарь, когда Джо нажимал на железку, - за них или за нас? - спросил Диль. - Надо было спросить, если тебя это интересует, а теперь он уже докладывает в Вашингтоне: "Митчерлих - бабник, Диль - обжора", - а президент хватается за голову. - Вам льстит, что он слышал твое и мое имя? - спросил Митчерлих. - Плевал я на все это. - А почему бы и нет? Представляешь себе, как выбирали людей для такого дела! А? Выбрали-то наш экипаж. - Ничего не понимаю, - сказал Коннор, вернувшись на террасу, - все вы ничуть не изменились. - Ты поменьше пей, Джозеф, это все же не молоко. Перекрыты все рекорды истории, я имею в виду - сразу. - Это война, - сказал Блек, - не забудь - это война со зверем, с фашизмом. Джозеф поднял руку и разглядывал свои пальцы. - Тут выпили за садовников, - сказал Баренс. - Мне всегда казалось, что это самое честное, бескровное дело. А теперь я подумал: выпьем лучше за монастыри, а? - Выходит, что я нажал на железку, не вы. Ладно! - Да не шуми так, ты разбудишь весь остров! - Чему смеяться? А, Диль? Вас не интересует, куда они девались? - крикнул Джозеф радисту. - Авель, Авель, где брат твой Каин? - Каин обычный паренек, немногим хуже Авеля, и город был полон людей вроде нас. Разница в том, что мы есть, а они были. Верно, Блек? Ведь ты сам говорил: пора подумать обо всем. - Тебя действительно скучно слушать, - сказал Блек. - Кому нужны пьяные, глупые мысли? Знаешь, человек умирает надолго, но если он глуп, то навсегда. На его лбу и на висках выступили красные пятна. - Я слежу за тобой, Коннор, ты выпил не меньше меня, - сказал Диль. - Я? Ты ослеп! Вот девочки свидетельницы - я выпил два литра. - Пусть официантки присягнут, но это невозможно. - Девочки, сколько я выпил? Только правду! - Не пора ли пойти спать? - проговорил Блек и встал. - Спать я не буду. Мне надо подумать. - Вот видишь, ты перепил. Думать будешь в другой раз. - Слушай, Джозеф, совет старшего по возрасту, - проговорил Блек. - Иди спать. И пусть астрономы без нас решают проблему - возможна ли жизнь на земле. - Пусть дитя поспит с девчонкой, это заменит ему липовый чай или отвар малины. Утром ты проснешься счастливым и здоровым, - поддержал Митчерлих. - Смотрите, Диль уже вычерчивает кривую храпа. - Перестань ты наконец смотреть на свои ладони и пальцы! - крикнул командир корабля.