Авель Санчес - [5]

– Хоакин!

– И так обессмертишь ее! Она будет жить столько сколько будут жить твои холсты! То есть не жить, а существовать!.. Она будет существовать, как существует мрамор, из которого она сотворена. Она из камня, холодная и жестокая, как холоден и жесток ты сам. Она… Она просто кусок бездушной плоти!..

– Я прошу тебя, Хоакин, успокойся!

– И у тебя хватает совести просить меня успокоиться! Ты же поступил подло, бесчестно!

Тут Хоакин почувствовал себя обессиленным и умолк, словно раздиравшая его страсть убила способность говорить.

– Подойди сюда, послушай, – сказал Авель тем мягким тоном, который сейчас был для Хоакина всего страшнее, – послушай и подумай сам. Разве я мог бы заставить ее полюбить тебя, если она не любит? Она о тебе и слышать не хотела как о женихе…

– Я знаю, что всем противен. Я родился отверженным.

– Клянусь тебе, Хоакин…

– Не клянись!

– Клянусь, что если бы это зависело только от меня, то Елена уже сегодня была б твоей невестой, а завтра женой. Если бы я мог переуступить ее…

– Ты бы ее продал за чечевичную похлебку, не так ли?

– Нет, Хоакин, я бы не продал ее! Уступил бы безвозмездно и был бы рад видеть вас счастливыми, но если…

– Тебя она любит, а меня не любит! Это ты хотел сказать?

– Это самое!

– Она отвергла меня – меня, который так ее домогался! – и сама домогается тебя, хотя ты и отвергал ее…

– Правильно, и зря ты мне не веришь. В этом деле я был стороной пассивной.

– Противно слушать, уж помолчал бы!

– Противно?

– Именно противно. Вести себя так – куда хуже, чем быть соблазнителем. Подумаешь, несчастная жертва! Ведь бабы из-за тебя дерутся…

– Не выводи меня из терпения, Хоакин…

– Тебя? Да ведь ты совершил подлость, бесчестность, преступление… Между нами все кончено!

И вдруг, изменив тон, со слезами в голосе он проговорил:

– Пожалей меня, Авель, пожалей! Пойми, что все смотрят на меня косо, враждебно, все отворачиваются от меня… Ты молод, счастлив, избалован… Тебя обожают женщины… Оставь мне Елену… Пойми, что к другой меня никогда не потянет… Оставь мне Елену…

– Но если я и оставлю ее…

– Постарайся устроить так, чтобы она выслушала меня, чтобы узнала меня лучше; скажи, что я умираю по ней, что без нее я не проживу и дня…

– Ты не знаешь Елены…

– Знаю вас обоих! Поклянись богом, что не женишься на ней…

– Кто тебе говорил о женитьбе?

– Ах, так все это, значит, только для того, чтобы заставить меня ревновать? Если так, то она всего-навсего записная кокетка… Хуже, чем кокетка, она просто…

– Замолчи! – рявкнул Авель.

Интонация была такой, что Хоакин невольно замолк, удивленно уставившись на друга.

– Так нельзя, Хоакин, ты решительно невменяем!

И Авель ушел.

В «Исповеди» у Хоакина записано: «Я провел ужасную ночь, ворочаясь с боку на бок, кусая подушку, поминутно вскакивая пить, – вода была в кувшине на умывальном столике. Меня трясла лихорадка. Временами я забывался, погружаясь в кошмарные сны. Я хотел убить их обоих и обдумывал это убийство, словно схему новой пьесы или романа, изобретая все новые детали ужасной, кровавой своей мести, разговаривая со своими жертвами. Временами мне казалось, что Елена просто хотела насолить мне и вскружила голову Авелю, чтобы посмеяться надо мной, а в действительности она никого не могла любить. Ведь она была всего-навсего куском бездушной, самовлюбленной плоти. И я мечтал о ней более чем когда-либо, с большей страстностью и вожделением, чем когда-либо, В одном из кошмаров мне приснилось, что я овладел ею, а рядом лежало распростертое, бездыханное тело Авеля. Ночь превратилась в нескончаемый ураган кровавых замыслов, бессильной ярости, грязных вожделений. Под утро, измучившись вконец, я принялся рассуждать и понял, что на Елену не имею никаких прав, но Авеля возненавидел всей душой, решив, однако, что буду таить эту ненависть в себе, лелеять ее, пестовать, растить. Ненависть? Тогда я еще не решался дать название этому чувству, не хотел признаться, что оно родилось вместе со мною, что оно было предопределено… Той ночью я породил в своей душе ад».

IV

– Елена, – говорил Авель, – мне не дает покоя мысль о Хоакине.

– А что такое?

– Когда я сообщу ему, что мы собираемся поженить-: ся, не знаю, что он станет делать. Хоть сейчас и кажется, что он успокоился и как будто примирился с нашими отношениями…

– Спасибо ему и на том.

– Но ведь, по правде говоря, с нашей стороны это было не совсем хорошо.

– Как? И ты тоже? Да разве мы, женщины, должны превращаться в покорных животных, которых можно брать и одалживать, нанимать и продавать?

– Нет, но…

– Что – но?

– Ведь это он познакомил меня с тобой, чтобы я на-», писал твой портрет, и вот выходит, что я воспользовался…

– И очень хорошо, что так случилось! Разве у меня были какие-то обязательства по отношению к нему?; А даже если б и были! Каждый стремится к своей цели.

– Да, по…

– Как? Ты жалеешь? Послушай… Даже если теперь ты бросишь меня, теперь, когда все знают, что ты ухаживаешь sa мной, что мы почти жених и невеста и что со дня на день ты должен просить моей руки, я все равно не пойду за Хоакина. Ни за что! Он мне противен более чем когда-либо! У меня хватит искателей – их уменя вот столько, сколько пальцев на обеих руках. – И с этими словами она воздела крупные свои руки о удлиненными, веретенообразными пальцами, те самые руки, которые с такой любовью писал Авель, и потрясла ими перед его лицом.