Авель Санчес - [11]

И Хоакин разразился рыданиями, которые душили его и не давали говорить. Ему показалось, что он умирает.

– Антония… Антония… – едва слышно прошептал он.

– Бедный мой мальчик! – воскликнула Антония, обнимая его.

И она прижала его к себе, словно больного ребенка, приговаривая:

– Успокойся, мой Хоакин, успокойся… Я здесь, твоя женушка, твоя и только твоя. Теперь, когда я все знаю, я еще больше твоя, чем раньше, и люблю тебя больше, чем раньше… Забудь их… Не обращай на них внимания, они не стоят того… Было бы куда хуже, если бы подобная женщина полюбила тебя…

– Да ведь дело в нем, а не в ней, Антония…

– Забудь и его!

– Не могу я забыть его… Он преследует меня… Его слава, его громкое имя преследует меня по пятам…

– Работай, и такая же слава и имя придут к тебе, ведь ты стоишь не меньшего! Брось своих пациентов, мы в них не нуждаемся, уедем в Ренаду, поселимся в доме моих родителей, и там ты отдашься любимому своему делу, науке, займешься открытиями, которые заставят о тебе говорить… Я буду тебе помогать во всем, в чем смогу… Я сделаю так, что никто не будет тебе мешать… И ты станешь еще более знаменитым, чем он…

– Не могу, Антония, не могу, его успехи лишают меня сна и все равно не дадут работать спокойно… Призрак его удивительных холстов будет стоять перед моим взором, между моими глазами и микроскопом, и не даст мне увидеть того, чего не видели бы до меня другие… Не могу, не могу…

И, понизив голос до шепота, как ребенок, поверяющий свою тайну, запинаясь, словно оглушенный унижением, в бездну которого он был низвергнут, Хоакин всхлипнул:

– А еще у них будет ребенок, Антония…

– И у нас тоже когда-нибудь будет ребенок, – шепнула она ему на ухо, запечатав свои слова поцелуем. – Пречистая дева не откажет мне в этом: ведь тому, кто просит каждодневно… Да к тому же святая лурдская вода…

– Неужто и ты веришь в приворотные зелья да святую воду, Антония?

– Я верю во всемогущество господа нашего!

«Господа! – повторил Хоакин, оставшись один – один на один со своим вторым я. – Что значит верить в бога? Где он, бог? А что, если попробовать его найти?»

X

«Когда у Авеля родился сын, – записывал в своей «Исповеди» Хоакин, – я почувствовал, что ненависть моя достигла предела. Авель позвал меня помочь при родах Елены, но я извинился под предлогом того, что мне никогда не приходилось принимать – что, кстати, соответствовало истине, – и потому я не сумею сохранить надлежащее хладнокровие (я мог бы сказать: холодность моего заледенелого сердца) при виде опасности, которая может угрожать моей кузине. Однако дьявол, стоящий за моей спиной, стал внушать мне дикое искушение пойти и не «заметно удушить младенца. Но я поборол эту чудовищную мысль.

Новый триумф Авеля – на этот раз уже мужчины, а не художника, – ребенок был образцом красоты, шедевром здоровья и силы, сущий ангелочек, как называли его все, – сильнее привязал меня к моей Антонии, от которой я ждал своего ребенка. Я жаждал, чтобы несчастная жертва моей слепой ненависти – а этой жертвой была моя супруга – стала матерью моих детей, моей собственной плоти, раздираемой демоном. Антония должна была стать матерью моих детей, и уже только поэтому она должна была стать выше всех других матерей. Ведь бедняжка предпочла меня, такого антипатичного, всеми презираемого, отверженного; она взяла то, что та, другая, отбросила с презрением и насмешкой. И при этом Антония еще говорила о них с теплотой!

Сын Авеля, Авелин – ему дали имя отца, словно нарочно для того, чтобы он продолжил род и славу отца, – так вот, этот сын Авеля, которому предстояло со времен нем стать орудием моей мести, был просто чудо-ребенком. И я нуждался в таком же, только еще более красивом и милом».

XI

Однажды Хоакин пришел навестить сына Авеля, Встретившись в мастерской с его отцом, Хоакин спросил?

– Над чем ты сейчас работаешь?

– Собираюсь писать картину на исторический сюжет, или, лучше сказать, на сюжет Ветхого завета, и вот сейчас собираю материалы…

– Что? Ты разыскиваешь модели, относящиеся к той эпохе?

– Нет, я просто читаю Библию и комментарии к ней.

– Вот видишь, я же говорил, что ты рассудочный художник…

– А ты врач-художник, не правда ли?

– Нет, ты хуже, чем рассудочный художник… Ты литератор! Смотри, как бы твоя кисть не превратилась в перо!

– Спасибо за предостережение.

– И какой же именно сюжет ты выбрал?

– Смерть Авеля от руки Каина, первого братоубийцы.

Хоакин побледнел и, пристально глядя на своего лучшего друга, спросил вполголоса:

– Почему тебе пришло это в голову?

– Очень просто, – ответил Авель, не обратив внимания на волнение друга, – совпадение имен. Ведь и меня зовут Авелем… Два эскиза обнаженной натуры…

– Просто два обнаженных тела?…

– Нет, прежде всего мне бы хотелось обнажить их души…

– Ты что – думаешь написать их души?

– Конечно! Душу Каина – зависть, и душу Авеля…

– А что же будет выражать его душа?

– Вот над этим я и бьюсь сейчас. У меня еще нет определенного решения. Я хочу написать его умирающим, повергнутым наземь родным братом. Вот тут, под рукой у меня, книга Бытие и «Каин» лорда Байрона. Читал?

– Нет, «Каина» лорда Байрона я не читал. А что ты выудил из Библии?.