Аватара - [4]

Некоторое время они молчали. Дэвид нервно теребил соломинкой, которую ему удалось вытащить из набивки.

— Химикаты и электричество, должно быть, стоили дорого, — заметил он, наконец.

— Так бы и было, если бы я за них платил. Я пользовался услугами института.

— И нет никакого способа получить деньги?

Эрл печально покачал головой.

— Позвольте мне верно изложить факты, — осторожно сказал Дэвид. — Вы можете создать любое количество мужчин и женщин таких же совершенных, умственно и физически, как я.

— Даже более совершенных, — поправил доктор Эрл.

Дэвид некоторое время молчал, задумчиво поджав губы и сощурившись, обдумывая уточнение доктора Эрла. Очевидно, оно ему не понравилось. Он сел полубоком.

— Я достану вам деньги, — заявил он. — Только я настаиваю на том, чтобы сделать все по-своему, и когда вы будете готовы производить других, подобных мне, я хочу иметь в этом деле равные с вами права.

Доктор Эрл обдумал это последнее заявление.

— Почему? — спросил он.

С того момента как он попросил Дэвида стать его помощником, казалось, не было никакой логической причины для такого требования. Но Дэвид снова откинулся на спинку, закрыв глаза, и отказался объяснять.

3

Жить в жалком, унылом пансионате без Дэвида было необычайно одиноко. Не то чтобы Дэвид когда-либо был особенно хорошей компанией — он, по сути, с первых дней демонстрировал сильную склонность к самолюбованию, угрюмости, молчаливости. Доктор Эрл часто подозревал его в нескрываемом презрении к низкому интеллекту своего создателя.

Обычно он оставлял без ответа большинство робких попыток доктора завязать беседу, а через нее и откровенный разговор, оставляя смущенного доктора неловко умолкать, не обращая на себя внимания.

Кроме того, он никогда не пытался пойти навстречу и не принимал любезного предложения Эрла узнать что-нибудь о мире, предпочитая вместо этого изучать социологию, точные науки и философию, в то время как усталый, расстроенный старый доктор изо всех сил старался выполнить свои обязательства, сходя с ума в поисках финансовой помощи. И не высказывал ни малейшего сочувствия, когда Эрл встречал отказ.

Учитывая откровенно нелюдимый характер Дэвида, ему было одиноко. Доктор Эрл был стар, и ему требовалось какое-нибудь общество, чтобы отвлечься от своих беспокойных мыслей о грядущем крахе неудачи и погрязших в постоянном страхе перед кредиторами, которые беспрестанно запугивали его письмами и личными звонками с угрозами, от которых он не мог защититься.

Если мать скучает по своим детям, когда они покидают ее, каким же тогда он должен был чувствовать себя одиноким — тот, кто был отцом и матерью Дэвиду, не только в его воспитании и образовании, но и в его фактическом создании.

Двадцать четыре года назад, будучи сорока семи лет от роду, он занимался химическими и хирургическими исследованиями для Института Данна в Нью-Йорке, получая жалкое жалованье в обмен на свои открытия, которые приписывались ему как бы между прочим, будто он был машиной, патент на которую принадлежал Институту, и его открытия служили только лишним примером удивительной эффективности института.

Свое открытие синтетического белка он передал институту; секрет искусственной протоплазмы он сохранил для себя, и в течение четырнадцати лет он дням работал в лаборатории, которая наняла его, а долгие ночные часы тратил на создание жизни.

ЭТО СЛУЧИЛОСЬ зимней ночью, холодной и темной снаружи, но теплой и светлой в лаборатории; и даже когда лампы над другими столами выключались, по мере того, как люди покидали свои рабочие места, света его семиламповой люстры, подвешенной над лабораторным столом таким образом, чтобы исключить какую-либо тень, независимо от положения его рук и головы, было достаточно, чтобы освещать комнату, насколько это его удовлетворяло.

Когда он поднял глаза, чтобы пожелать доброй ночи последнему уходившему коллеге, то увидел пустой дальний угол огромного помещения, скрытый в тени рядов столов с цинковыми крышками.

Пока он был не один, он занимался открытым разрезом в брюшной полости анестезированной морской свинки, пытаясь прижечь концы нескольких капилляров первой электрической иглой, из тех, что следовало испытать перед общим хирургическим использованием. И в течение некоторого времени, даже после того, как все ушли, бережливая натура истинного ученого заставляла его продолжать работу над морской свинкой, чтобы животное не пропало даром, хотя все мысли занимала более важная для него задача.

Кровь, наконец, перестала течь, все капилляры закрыты, хотя была сожжена и большая часть плоти, но это не имело значения, поскольку до операции на человеке изобретение будет довольно скоро усовершенствовано. Он увеличил поток хлороформа, животное на столе тяжело вздохнуло и дернулось, прежде чем застыть неподвижно.

Теперь он обнаружил, что его руки дрожат. Не было способа привести его нервы в порядок. Он вышел в холодильную камеру, бросив маленький трупик морской свинки в отсек для отходов. На мясницких крюках висели мертвые тела — куски безжизненного мяса. Не глядя, он прошел мимо них, и в белом, мертвенном свете слабой лампы нервно зашаркал к запертому отделению. Его неуклюжие руки нащупали ключ и замок; он вытащил цилиндр — шесть с половиной футов длиной, три фута шириной и два фута высотой — подвешенный на подшипниках.