Авантюры открытого моря - [125]

Пробоины в борту были…

Дело Саблина заканчивал не я, а мой коллега. Меня срочно направили в Тбилиси по поводу взрывов там…

Уголовное дело сначала возбудили против четырнадцати человек. Но не хотели создавать перед очередным съездом КПСС видимость большой подпольной организации. Плохой сюрприз съезду. Поэтому судите только двоих: Саблина и Шеина.

Нет, я на суде не был. И «вышку» Саблину никак не ожидал. Даже расстроился, знаете ли…

Есть в гибели Саблина своя загадка. Из самого последнего его письма видно, что и он никак не ожидал смертного приговора. Кем-то очень обнадеженный, он просил родителей прислать теплые вещи и дорожные продукты. Это было в конце июля, а 3 августа — пуля в затылок.

Да, во все времена и на всех флотах захват военного корабля считался тягчайшим преступлением. Но в саблинском случае юристам было о чем поспорить: где провести границу между воинским преступлением и гражданским подвигом? Все-таки мирное время, не война… Не было и тяжких последствий. Если пролилась кровь, то только самого Саблина…

Я не юрист, не искушен в законотолковании, но не покидает меня сомнение: а не сработала ли и здесь Фемида с телефонной трубкой в руках вместо весов правосудия? Уж очень был напуган Сам саблинским выступлением. В официальных — секретных — документах прибегли к привычному эвфемизму. Мятеж на «Сторожевом» назвали «случаем неповиновения». Всего лишь на всего — случай… Так генсеку спокойнее…

В год гибели Саблина на экраны страны вышел фильм о Брежневе «Повесть о коммунисте». То было самое заурядное Зазеркалье. По одну сторону зеркала расстреливали коммуниста настоящего, по другую — примерял погоны со сталинского плеча коммунист, мягко говоря, липовый.

Смотреть этот кинопанегирик нас, офицеров подплава, заставили в организованном порядке. Ретивые устроители просмотра попытались воодушевить зал, чтоб спеть под занавес «Интернационал». Но зал безмолвствовал.

Глава девятая. ОТЗВУКИ ПОСЛЕДНЕГО ПАРАДА

История Саблина вызвала разные толки. Да, как офицер он не имел права покушаться на власть командира, самовольно вступать в управление кораблем… Но в том-то и дело, что Саблин был не просто офицером, он был политическим работником, комиссаром, представителем партии на корабле. И хотя он действовал в одиночку, на свой страх и риск, фактически он представлял те здоровые силы партии, которые спустя десять лет поведут страну к обновлению, к очищению, к демократии.

Юристы, причастные к делу Саблина, и сегодня комментируют его «преступление» с тех же позиций, с каких смотрела на этого офицера брежневская верхушка в 1976 году. При этом они лукавят, во-первых, в том, что объект преступления (брежневский режим) подменен в их толкованиях средством преступления (захват корабля); «забывают» при этом, во-вторых, что корабль Саблину был нужен вовсе не для предательского побега в Швецию, а для заявления протеста против самоубийственной для народа, страны партийно-государственной политики недогенералиссимуса.

Максимум саблинских требований — дать ему возможность выступить по Центральному телевидению.

Вот тут-то и заключена разгадка «феномена Саблина», объясненного почти за сто лет до выступления «Сторожевого» отставным штабс-капитаном артиллерии народовольцем Константином Степуриным. Двадцать пятого июля 1884 года он заявил на следствии:

«Коль скоро общество стеснено в выражении своих наболевших потребностей легальным путем, оно неизбежно заявит о них незаконными средствами (конечно, если сколь-нибудь жизненно), борясь за самосохранение…

То государство, в котором критика и гласность не пользуются правами гражданства, неизбежно обречено на смерть и разложение».

Присягу Саблин нарушил лишь формально. Объективно же его действия направлены не на измену Родине, а на освобождение Родины от тех пут — экономических и политических, — которые связали великую стрему по рукам и ногам. Карательный закон в неправовом государстве, что молитва Фарисея, — кровавое фарисейство. Маршал Брежнев тоже принимал военную присягу и как военный человек (Верховный Главнокомандующий Вооруженными Силами страны) тоже подлежит юрисдикции военной прокуратуры. И я считаю, что он в гораздо большей степени, чем Саблин, заслуживает обвинения в измене Родине, ибо он своими действиями, а пуще — преступным бездействием уклонился от выполнения воинского, государственного и партийного долга. Он упустил тот исторический шанс, который был дан стране хрущевской «оттепелью», он привел КПСС к идеологическому банкротству, государство — к экономическому кризису, армию — к подрыву боевой мощи.

Как главковерх он несет прямую ответственность за серию военно-морских катастроф, происшедших в годы его правления, за зарождение и расцвет «дедовщины», за вторжение в Чехословакию. За одно лишь развязывание войны в Афганистане он должен быть назван военным преступником и изменником Родины (не говоря уже о таких «мелочах», как соучастие в бриллиантокрадстве).

То, что совершил Саблин, — ужасно. Но ужаснее всего то, что он должен был это совершить. И посему человек, выступивший против облеченного высшей властью изменника Родины, не может быть назван предателем.