Авантюристы - [15]

— Так уж оно, значит, вышло, — пожал плечами Степан. — Ничего уже тут не попишешь. У Вас, стало быть, все и зарыто!

Нарышкин прищурился:

— Постой-ка, это что же тогда получается? Это, стало быть, мой управляющий Петр Кузьмич, он и есть тот самый человек, который тебе перед смертью все рассказал?

— Он самый, Петр Кузьмич и есть! — хлопнул себя по колену Степан. — То есть был, царствие ему небесное…

— Так почему же мой управляющий, этот хитрован, тебе, прощелыге, открылся?

— А я так думаю, сударь, что деваться ему, стало быть, некуда. Одна дорога — на тот свет. А богатства туда с собой не заберешь.

— Ну так и что ж. Ты-то тут при чем?

— А при том, сударь, что Катерина-то моя Петру Кузьмичу — крестница. Видать, хотел он ее перед смертью облагодетельствовать. Своих-то деток бог не дал… А еще, говорит, «на храм толику того золота положи, Степа, мне на том свете послабление выйдет…».

— Ну и дела! — Сергей развел руками. — Петру Кузьмичу конечно земля пухом и все такое. Но где же копать ее, эту самую землю, чтоб до клада дорыться? Имение мое, хотя и не очень в смысле доходов, однако же, землицы будь здоров. (Он подлил себе хлебного.) Жизни не хватит все перелопатить. Где именно искать, Степа?

— Карта, сударь, у меня имеется…

— Ну? — Нарышкин в нетерпении протянул руку.

— У нас с Катюшей, Сергей Валерианович, окромя карты этой и нет ничего.

— Боишься, что я себе все присвою? Ну, так и есть, боишься!

— Боюсь, сударь, по миру пойти, — Степан почесал всклокоченную шевелюру и снова потрогал скулу. — Вы, Сергей Валерианыч, понятие тоже иметь должны. Нам с Катей и малой толики может хватить — такое богатство…

— Ну, это еще как сказать. Во-первых, не такое уж и большое, судя по записи. Дворцов не настроишь. А во-вторых, может, там уже и нет ничего!

— Как это нет? — обиделся Степан.

— А так и нет. Может, уже кто-нибудь взял да и выкопал.

— Как это выкопал? С каких таких блинов?

— Да почем мне знать, — взвился Нарышкин. — Экий ты, Степан Афанасьич, право, бестолковый, — Нарышкин огляделся. — Дьявол, хлебная закончилась! Больно не хочется тащиться к Терентию еще просить. Там вдова эта… черти бы ее прибрали… Людишки те, которые управляющего моего пришибли, может, они все уже и выкопали?

Степан выглядел слегка подавленным, сидел, точно двинутый рюхой.

— Это, конечно… может, так оно и есть, может статься, и выкопали, — он горестно засопел и почти совсем уже уронил голову. Но в последний момент вскинулся.

— А может, и не выкопали! Шалишь! Точно не выкопали! Иначе, посудите, сударь, какая надобность была б за нами охотиться?

— Ну, а от меня ты чего сейчас хочешь, Степан?

— Я? Смилуйтесь, благодетель, Сергей Валерианович! Ничего я от вас не хочу! Я было подумал… Скажу, вот, барину, откроюсь ему. Глядишь — мы этот клад вместе и отыщем… А тогда и богатство поделим по справедливости.

— А как это — «по справедливости»?

Степан замялся, сконфузился, принялся теребить пуговицу старого сюртука, отданного ему Нарышкиным.

— Ну… я так разумею… Коли нас трое, то и делить надобно на троих. Оно так будет по-божески.

— По-божески! — вскипел Нарышкин. — А себе, значит, с доченькой малую толику! И всего-то на всего каких-то две трети! А мне ты «по-божески» целую треть отвалишь? Да что за бог у тебя такой, Степан? Ты, может быть, иудей или мормон какой? — усмехнулся Нарышкин.

— Что Вы такое, сударь, говорите, — Степан истово перекрестился. — Я как есть христианин православный…

— Ну, а коли ты христианин, то и поступай по-христиански. — Сергей усмехнулся. — Позволь тебе, любезный, напомнить, что землица моя и коли в ней что-нибудь есть, то это тоже мое!

Степан опустил глаза и согласно кивнул.

— Однако же, сударь, карта у меня. Кабы я Вам не открылся, так Вы и не знали бы ничего вовсе…

— Не скряжничай, Степан Афанасьич, а то ведь я и отобрать твою карту могу. Что делать станешь?

Степан сразу же пришел в сильное волнение. Он весь подобрался, натянулся, как струна на балалайке, при этом рябь на лице его пришла в хаотичное движение, обнаруживая бурную игру страстей.

Он отшатнулся к стене и быстро сунул бумагу за пазуху.

— Помилуйте, сударь, за что?

— Ладно, ладно, шучу, не щетинься, — Нарышкин весело засмеялся.

— Я Вам душу выворотил, открылся, наизнанку вывернулся, а Вы потешаетесь…

— Да ты же мне, сукин кот, авантюру предлагаешь. Мне — дворянину! Ну, вот что, драгоценный Степан Афанасьич, сделаем так: десятую часть, пожалуй, уступлю тебе за красивые глаза твоей Катерины. Я же, так и быть, согласен поступиться своей дворянской честью и влезть в это сомнительное, темное дельце за остальную, как ты выразился, толику.

Выгоревшие на солнце брови Степана взлетели вверх.

— Помилуйте, сударь! Нешто можно так. У нас с дочкой, окромя этой карты…

— Слышал я уже твои стенания. Так и быть! Восьмую часть — крестнице моего покойного управляющего, остальное — мне как землевладельцу!

— Помилосердствуйте, сударь… Пополам оно будет вернее!

— Не помилосердствую! Да знаешь ли ты, иудейская твоя душа, что мы, Нарышкины, меньше чем за три четверти в такие авантюры не встреваем! Надо было бы мне самому прибить тебя.

Нарышкин поднялся и развернулся во всю свою медвежью стать.