Авантюристы, иллюзионисты, фальсификаторы, фальшивомонетчики - [7]

Выступая против австро-французско-русского союза, Рюмин, как ловкий дипломат, успел выдвинуть вперед одно весьма щекотливое обстоятельство, поколебавшее даже волю самой императрицы. Он стал доказывать, что означенный союз противоречит и прежней, и будущей политике России. В подтверждение этого он указывал на то, что Австрия и Франция были постоянными защитниками Турции и что теперь Россия, вступая в союз с этими двумя державами, тем самым налагает на себя обязательство поддерживать дружественные отношения со своими исконными врагами — турками. Венский кабинет сумел вывернуться из того затруднительного положения, в которое он был поставлен протестом Бестужева-Рюмина. Из Вены поспешили сообщить в Петербург, что императрица Мария-Терезия готова заключить с Россией безусловный оборонительный и наступательный союз, применение которого может относиться и к Турции. Что же касается Франции, то версальский кабинет посмотрел на это дело иначе. Он не хотел отказаться от своего покровительства Турции, и для переговоров по этому вопросу в Петербург был отправлен чрезвычайным послом маркиз де-л’Опиталь.

Его отправка ко двору императрицы Елизаветы Петровны не только не поколебала значения д’Еона как самостоятельного тайного агента, облеченного особым доверием короля, но даже, напротив, дала новый повод к подтверждению такого доверия, потому что д’Еону предписано было не сообщать маркизу о Своей тайной переписке с королем. Вдобавок к этому д’Еон был сделан как бы главным наблюдателем за действиями вновь назначенного посла. Из инструкций, данных де-л’Опиталю, следовало, что Людовик XV настоятельно требует, чтобы в заключаемом им с Россией союзе не было допущено никакой оговорки насчет Турции с тем, чтобы Франция сохранила в отношениях с ней полную свободу действий. Ввиду этого требования, с одной стороны, а также ввиду упорства России, требовавшей положительного заявления насчет Турции, Дуглас придумал среднюю меру — не делать союз Франции с Россией обязательным в отношении Турции, но ограничиться тем, чтобы составленная касательно этого особая статья оставалась в глубочайшей тайне.

Таким двоедушием в Версале были крайне недовольны. Из этого затруднительного положения вывел Дугласа его помощник — д’Еон. По его словам, он и Иван Иванович Шувалов употребили все свое влияние на императрицу для противодействия Бестужеву, и спорный вопрос был решен в пользу требования Франции. Турция была гарантирована от возможных для нее вредных последствий русско-французского союза тем, что о ней не было сделано в договоре никакого упоминания, и, следовательно, прежние к ней отношения Франции не изменились нисколько. Нельзя сказать, в какой именно степени содействовал этому д’Еон, но несомненно, что влияние его при дворе императрицы было значительно. Это доказывается письмом Дугласа, написанным 24 мая 1757 года министру иностранных дел Франции Рулье, в котором он писал следующее: «В тот момент, когда г. д’Еон готов был уехать, канцлер пригласил его к себе, чтобы проститься с ним и вручить ему знак благоволения, оказываемого Ее Величеством, а также, чтобы выразить удовольствие императрицы за образ его действий». Дуглас при этом разрешил д’Еону принять с выражением почтительной благодарности все, что будет предложено ему, и канцлер передал ему от имени императрицы 300 червонцев, сопровождая этот подарок самыми лестными отзывами насчет д’Еона.

На этот раз д’Еон уезжал из Петербурга с тем, чтобы доставить в Версаль подписанный императрицей договор, а также и план кампании против Пруссии, составленный в Петербурге. Копию с этого плана он завез в Вену для маршала д’Этре. Людовик XV был чрезвычайно доволен д’Еоном и за услуги, оказанные им в России, пожаловал ему чин драгунского поручика и золотую табакерку со своим портретом, осыпанную бриллиантами.

К этому времени относится находящийся в мемуарах д’Еона рассказ о доставке им в Версаль копии с так называемого «завещания Петра Великого», которую он, пользуясь оказываемым ему при русском дворе безграничным расположением, успел добыть из одного самого секретного архива империи, находящегося в Петергофе. Копию эту вместе со своей запиской о состоянии России д’Еон передал только двум лицам: министру иностранных дел аббату Бернесу и самому Людовику XV. Что завещание, составленное будто бы Петром Великим в поучение преемникам, подложно — не подлежит ни малейшему сомнению. Но вопрос о том, не было ли это завещание сочинено самим д’Еоном, представляется довольно спорным. Легко могло быть, что д’Еон, желая показать королю, что он провел в Петербурге время недаром и, как ловкий дипломат, сумел воспользоваться благоприятными обстоятельствами, решился помистифицировать Людовика XV завещанием Петра Великого. Отважиться на это было нетрудно, т. к. не представлялось никакой возможности проверить подлинность копии, добытой или, говоря точнее, украденной д’Еоном. Король же, со своей стороны, ни в коем случае не мог дать ни малейшей огласки такому не очень честному поступку своего доверенного лица. Поэтому д’Еон мог быть вполне спокоен, что его обман не обнаружится.