Авантюристка - [2]

Это было сделано отчасти из жалости к водителю, отчасти для того, чтобы оставить Гарри наедине с его мыслями, которые, как я знал, были несколько неспокойными. Он молчал в течение недолгой поездки, и я улыбался про себя в темноте раннего утра, когда слышал, как время от времени прорывается через его сухие губы не поддающийся контролю вздох.

Из чувства благодарности, возможно.

Я поднялся впереди него на крыльцо и прошел в коридор старого дома на Пятой авеню, рядом с Десятой улицей. Здесь жил еще наш отец, а до него — дед.

Там, в тусклом свете, я остановился и обернулся, пока Эванс шел из внутренних комнат, протирая заспанные глаза.

Добрый старый Эванс! И все же в подобной преданности слуги есть свои неудобства.

— Ну? — сказал Гарри тонким, высоким голосом.

Нервы мальчика были напряжены до предела, пары моих слов было бы достаточно для взрыва. Поэтому я похлопал его по плечу и отправил спать. Он пошел надувшись, не глядя по сторонам, и его плечи опустились, как у старика. Но я подумал, что ему необходимо хотя бы несколько часов сна.

«В конце концов, он — Ламар», — сказал я самому себе и велел Эвансу принести в библиотеку вина и сандвичей.

Ближе к вечеру следующего дня Гарри появился внизу. Он проспал одиннадцать часов. Я сидел в библиотеке, когда услышал его голос из холла:

— Завтрак! Завтрак на пятерых сразу!

Я улыбнулся. Остроумие в стиле Гарри.

Расправившись со своим «завтраком на пятерых», он вошел ко мне с решительным видом. Казалось, он хочет что-то выяснить. Я был не склонен вступать с ним в беседу, на самом деле я весьма редко настроен вести пустые разговоры, разве что с прелестной женщиной или великой грешницей.

Вы можете сказать, что это одно и то же. Что ж, как вам угодно, я не стану спорить.

Я только хочу сказать, что передо мной стойла весьма неприятная задачка. И приняться за ее решение было непросто. Ведь мне предстояло исполнять роль старшего брата и главы семейства.

Для начала Гарри заметил с притворным безразличием:

— Что ж, теперь я должник вдвойне. Не так ли?

— Если уж мне суждено быть твоим кредитором — тебе повезло, — улыбнулся я.

— Знаю, знаю… — перебил он меня и замялся.

Я продолжил:

— Мой мальчик, в жизни никогда не бывает все хорошо. То одно не ладится, то другое. И мы всегда перед кем-то в долгу. Но сейчас главное то, что ты на Десять лет моложе меня и находишься на моем попечении. К чему пустые разговоры? Я их не люблю. Нам необходимо прийти к соглашению.

— Ну и?.. — сказал Гарри, закуривая сигарету и садясь на подлокотник кресла.

— Порой тебе кажется, что я пытаюсь покушаться на твою свободу. Но ты ошибаешься, я всегда ее охранял, и не без успеха. Когда умерли наши отец и мать, тебе было пятнадцать. Сейчас тебе двадцать два, и я ставлю себе в заслугу то, что эти семь лет не оставили никакого, даже незначительного, пятна на имени Ламар.

— В чем меня можно упрекнуть? — взвился Гарри. — Что я такого сделал?

— Ничего непоправимого, но ты должен признать, что время от времени я прилагал немалые усилия, чтобы… э-э… направлять тебя на верный путь. Не будем ворошить прошлое, честно говоря, я подозреваю, что у нас по этому поводу одно мнение. И все же ты видишь во мне что-то вроде препятствия, думаешь, что я стесняю тебя, считаешь, что обращаться с тобой как с ребенком не следует. Но и мне самому это порядком поднадоело. Присматривать за тобой становится для меня все более утомительным. Если я сковываю тебя, то ты мешаешь мне не меньше. Короче, тебе уже двадцать два года, опека тебя раздражает, ты считаешь себя вполне способным справляться с собственными делами. Хорошо — я не возражаю.

Гарри уставился на меня.

— Ты хочешь сказать… — начал он.

— Точно.

— Но, Пол…

— Не будем больше об этом. Мною движут чисто эгоистические мотивы.

Но ему хотелось поговорить, и я не стал этому препятствовать. Мы провели в беседе два часа, порой сбиваясь на сантименты. Но в целом Гарри говорил дело, и это стало для меня откровением.

Брат заметно повзрослел, и я впервые почувствовал, что он может обойтись без няньки.

По крайней мере, с этого дня ему была предоставлена свобода действий. Теперь оставалось подождать и посмотреть, не запутается ли он во всех этих передрягах.

Когда разговор закончился, наше взаимопонимание было более полным, чем когда-либо прежде, и мы расстались весьма довольные друг другом.

Спустя три дня я отплыл в Европу, оставив Гарри в Нью-Йорке. Это был мой первый за восемнадцать месяцев вояж через океан, и мне хотелось доставить себе удовольствие. Я провел неделю в Лондоне и Мюнхене.

Затем я почувствовал отвращение к проделкам некоторых моих соотечественников, с которыми имел несчастье быть знакомым, и устремил свой взор южнее, на Мадрид.

Там у меня была подруга.

Не красавица, но женщина в высшей степени достойная, не свободная, но свободомыслящая, с характером и сердцем. Она была замечательна во многом и питала ко мне нежные чувства. За несколько лет до этого я, словно Альберт Саварон, был сильно привязан к Франческе Колонне, и только моя органическая неприязнь к длительному рабству помешала нашему окончательному сближению.

Именно от нее я впервые услышал имя Дезире Ле Мир.