Авантюристка - [4]

Ведь он своими глазами видел тогда, в Генте, как прибывший с поля битвы при Ватерлоо гонец склонился перед высоким грузным мужчиной как перед регентом. Этот простой жест ясно говорил о том, что войну выиграли англичане, а не французы, как полагали все присутствовавшие. Ибо того высокого мужчину из Гента звали Луи Станислав Ксавье, граф Прованский. А всей Европе он был известен под именем Людовика Восемнадцатого — короля Франции, низложенного Наполеоном Бонапартом ста днями раньше.

Но эта информация имела силу лишь в том случае, если ею можно было воспользоваться быстро и эффективно. Презрев опасности неоконченной войны и бушевавшей в проливе стихии, наш молодой человек добрался сюда, на лондонскую фондовую биржу, всего за несколько часов до того, как весть о разгроме французов при Ватерлоо пересекла Ла-Манш. Но по мере того, как торги продолжались, он скупал все больше и больше английских заёмных бумаг — и не мог не привлечь к себе внимания.

— Хотел бы я знать, что это нынче стряслось с нашим евреем? — шепнул один из членов биржи другому. — Или он знает, что Блюхер разбит под Лигни? А может, верить, что войну можно выиграть с оставшейся половиной армии?

— Вы бы лучше старались следовать его примеру, как это делаю я, — холодно ответил ему сосед. — Насколько я его знаю, он ещё ни разу не ошибся.

Когда наконец разнеслась весть о победе при Ватерлоо, оказалось, что молодой человек скупил практически весь рынок ценных бумаг — и менее чем за десять процентов их истинной стоимости.

Джентльмен, интересовавшийся поведением молодого коллеги, встретил его на следующее утро у входа на биржу и воскликнул:

— А вы молодец, Ротшильд, — и дружески похлопал его по плечу, — очень ловко обошлись вчера с государственным займом. Вам, по слухам, удалось получить чистой прибыли почти на миллион фунтов стерлингов — и все это меньше чем за день!

— Да неужели? — воскликнул кто-то.

— Недаром говорят, что у евреев талант вынюхивать деньги — и оттого, наверное, такие большие носы! — добродушно заметил джентльмен, чей собственный мясистый нос затмевал своими размерами носы всех окружающих. — А может, вы все признаетесь честно, что это было на самом деле? Хвалёная еврейская интуиция? Или вы раньше всех в Лондоне узнали о том, что Веллингтон выиграл битву?

— Да, узнал, — с невозмутимой улыбкой отвечал Ротшильд.

— Ну что за дьявольщина… вам что, птичка об этом прочирикала?

— Вы совершенно правы, — подтвердил Ротшильд.

НОЧЬ В ОПЕРЕ

Золото Рейна! Сокровище из сокровищ! О, что за великая магия скрыта средь волн речных! Только в пучине, на дне, сохраниться сокровище может! Подлость, коварство кругом воцарилися в мире!

«Плач рейнских дев». Рихард Вагнер, «Золото Рейна», действие первое.

Сан-Франциско

Мы как-то не обращаем внимание на тот факт, что во славу денег было создано намного больше музыкальных произведений, чем во славу любви, причём, как правило, первые имеют чаще счастливую концовку и увлекательное содержание, чем вторые. Из-за своей бедности какой-нибудь оголодавший маэстро разродиться не более чем жалостливым блюзом, тогда как богатство и роскошь обязательно удостоятся чести быть воспетыми в какой-нибудь многоактной опере.

И я как никто другой прекрасно знала, в какие высоты способны воспарить человеческие души, воспевающие деньги. Ведь я была банкиром. Правда, учитывая пол, предпочитала в шутку именовать себя «Бэнксткой»[1], подразумевая к тому же своё положение самой высокооплачиваемой особы женского пола, допущенной к манипулированию капиталами Всемирного банка, могущественного и известного финансового монстра.

Если бы я не делала большие деньги, то и не имела бы возможности арендовать постоянное место в ложе оперного театра Сан-Франциско. А если бы я в ту тоскливую ноябрьскую ночь не торчала в оперной ложе, то меня не осенила бы замечательная идея — как большие деньги сделать ещё большими.

Гранд-опера — последнее прибежище для отчаявшихся капиталистов. Ведь это единственный вид развлечений, где люди платят бешеные деньги для того, чтобы посмотреть, как эти бешеные деньги тратятся на малоэффективные попытки их развлечь.

До Рождества оставался ещё целый месяц. Зима в этом году стояла на редкость дождливая: дожди не только смыли весь туман, но и нанесли горы грязи, запрудившие дороги и мосты. И надо быть последним дураком, чтобы в такую погоду сунуть свой нос на улицу. Добравшись наконец до оперы, я обнаружила уже закрытые двери.

Вода лилась ручьями на мой бархат и жемчуга. У входа в оперу не было автостоянки, и мне пришлось шлёпать по лужам, словно партизану в марш-броске по джунглям. Мало того, что я опоздала, но ещё и чувствовала себя как мокрая курица: во всем виновата идиотская погода!

Я только что имела стычку со своим боссом. Как всегда, он здорово приложил меня, причём сделал это на сей раз так, что вряд ли забуду до конца своих дней. Я боролась с бушевавшим до сих пор во мне гневом, поднимаясь по широким мраморным ступеням. Служитель в белоснежных перчатках распахнул передо мною дверь в ложу, когда прозвенел третий звонок.

Я снимала это кресло уже в течение трех сезонов подряд, но появлялась и исчезала всегда так стремительно, что едва успевала обменяться вежливыми кивками с соседями по ложе. Все они принадлежали к той публике, которая кричит «брави» вместо «браво», помнит наизусть все либретто опер и держит под рукой ведёрко с охлаждённым шампанским. Мне бы очень хотелось, чтобы банковская работа оставляла мне немного времени для подобных причуд.