Авантюра времени - [20]

Описание этой «подвижной», полностью видоизменяющейся с каждой новой модификацией структуры ставит следующий вопрос. Модусы длительности темпорального объекта позволяют определить его положение в объективном времени, предшествование или следование звука по отношению к другим звукам, то есть их последовательность. Однако имеет ли смысл говорить о том, что на уровне этих темпоральных модусов, или «фаз» сознания времени, имеется место для таких темпоральных отношений, которые мы находим в объективном времени? Иначе говоря, можем ли мы утверждать, что одна фаза имеется до или после другой? К примеру, можем ли мы говорить о фазе «теперь» первоначального впечатления, что она предшествует фазе прошлого и ее соответствующей ретенции как ретенции этого впечатления? Именно здесь возникает апория. Действительно, невозможно рассматривать фазы длительности как последовательные, но равным образом невозможно рассматривать их вне последовательности. Стало быть, необходимо одновременно утверждать, что они следуют и не следуют друг за другом, что они связаны и не связаны друг с другом темпоральными отношениями «до» и «после».

Почему нельзя не говорить о том, что фазы сознания времени следуют друг за другом, то есть что они подчиняются отношениям времени, что они сами падают во время? Да просто потому, что вся концептуальность Гуссерля это предполагает. Как можно было бы сказать, что ретенция «модифицирует» впечатление, если бы она не следовала за тем впечатлением, которое модифицирует? А чем была бы модификация, которая не предполагала бы предшествующего ей (т. е. не модифицированного) состояния, модификацией которого она является? Точно так же, каким образом каждая ретенция могла бы сдвигать на шаг все предыдущие ретенции, если бы она не была произведена всей их последовательностью, или — что то же самое — если бы все они не предшествовали ей[44]? Обратимся к тексту (одному из многих других), где Гуссерль описывает трансформации потока ретенций: «Во время всего этого потока сознания один и тот же тон осознается как длящийся. „До этого“ (не считая случая, когда он ожидался) он не осознается. „После этого“ он „еще“ осознается „некоторое время“ в ретенции как бывший, он может быть удержан в фиксирующем взгляде как устойчивый и пребывающий»[45]. Этот текст примечателен не столько его содержанием, сколько тем, что Гуссерль вынужден выражать отношения между протенцией, изначальным впечатлением и ретенцией, используя обстоятельства времени («während», «vorher», «nachher», eine Zeitlang, «noch»), которые он дает в кавычках, чтобы нейтрализовать их пагубное воздействие. Однако эти кавычки ничего не меняют в концептуальной проблеме: ведь понятия, которые использует Гуссерль, чтобы выразить длительность сознания звука, обладают смыслом только в том случае, если между феноменами, к которым эти понятия относятся, имеется отношение временности. Так, ретенция должна следовать за впечатлением, ретенцией которого она является, а впечатление — следовать за протенцией, которую оно как впечатление наполняет. Вместе с тем для Гуссерля с самого начала ясно, что эти отношения времени не могли бы существовать между различными способами сознания времени.

Почему же невозможно сказать, что различные фазы сознания времени следуют друг за другом или предшествуют одна другой? Потому что, как это следует из самого источника, подобное утверждение означало бы парадокс: фазы сознания времени, в которых, как считается, конституируется объективное время, были бы сами подчинены отношениям времени, что является явной бессмыслицей. Гуссерль ставит вопрос об этом, очевидно, только для того чтобы ответить отрицанием: «Но встает вопрос: имеет ли смысл говорить, в подлинном и собственном смысле, что конституирующие явления сознания времени (внутреннего сознания времени) сами впадают в (имманентное) время»[46]. Ведь если бы фазы сознания времени сами принадлежали бы времени, то отсюда следовали бы два одинаково абсурдных возможных следствия, которые Гуссерль не всегда ясно различает. Во-первых, если бы время, в которое «впадают» фазы сознания времени, было попросту объективным временем, подлежащим в первый момент выведению из игры, а во второй момент — конституированию, то в этом случае подлежащее конституированию (объективное время) было бы необходимо для описания того, что позволяет его конституировать (сознание времени). Это означало бы, что сама идея конституирования, по определению одностороннего, первого вторым оказывается полностью и безусловно разрушенной. Во-вторых, если время, в которое «впадают» фазы сознания времени, есть само имманентное время, как об этом, кажется, говорит только что приведенная цитата, то в этом случае необходимо, чтобы это время было в свою очередь конституировано более глубокой инстанцией. Но в этом случае каким образом оно конституировано? Разве последняя конституирующая инстанция не будет, в свою очередь, с необходимостью иметь «фазы», которые следовало бы, в порядке омонимии, называть «протенцией», «впечатлением» и «ретенцией»? Но тогда, в свою очередь, они бы, разумеется, не могли быть описаны без «впадения» во время, что неизбежно влечет регресс в бесконечность.