Авантюра времени - [15]

Здесь, кажется, возникает одно затруднение, на котором стоит ненадолго задержаться. Как следует из характеристики взаимосвязей между событием и Пришествующим, на каждом этапе анализа феноменальность события неотделима от самого способа, каким Пришествующий присваивает событие, встраивает его в опыт (или терпит неудачу в этом), т. е. приходит через этот опыт к самому себе: «объективная» и «субъективная» стороны описания остаются структурно взаимосвязанными. Описанию подлежит именно приход события в авантюре Пришествующего, в его приходе к самому себе через события, в отправлении от тех критических точек, которые придают его истории структурированность и строй. Следовательно, событийная герменевтика продолжается в интерпретации самой авантюры (уже не существования), в ее предельной открытости событиям, начиная с самого первого события — рождения. Событийная герменевтика проясняет модальности ответа событию — «эвенеменциалы»,[33] исходя из которых становится возможным присвоение событий и начало истории. Но если, могут возразить, взятое само по себе событие нейтрально, безличностно или, лучше сказать, до-личностно, и если, с другой стороны, оно должно иметь возможность наступить для меня неповторимым образом, чтобы быть именно событием в событийном смысле, то не требуется ли в таком случае, чтобы я уже был конституирован в автономной, автаркической субъективности еще до наступления события? Событийная герменевтика была бы тогда подчинена эгологии в самом классическом смысле слова, каким бы ни был статус этого «ego», и больше не могла бы претендовать на статус изначального прояснения человеческого бытия. В результате, согласно приведенному возражению, было бы невозможно утверждать, что «объективная» и «субъективная» стороны описания остаются структурно взаимосвязанными: они могут и должны быть разъединены.

Чтобы ответить на это возражение, необходимо несколько углубить определение Пришествующего, которое я только что дал. Нам необходимо различить три понятия, играющие различную роль в структуре феноменологического описания: понятия якости (égoïté), единственности и самости (ipséité). В самом деле, сказать, что событие неотделимо от пункта назначения и адреса, сказать, что оно адресовано мне как фактическому ego, означает сказать, что я являюсь субъектом, потому что уже обладаю «якостью», еще до обретения опыта «я». Как понять такую «якость»? Конечно, не как субъективное условие возможности наступления события, т. е. не в том смысле, в каком классическая субъективность, согласно проницательной формулировке Левинаса, есть «способность бесконечного отступления, позволяющая всегда находиться за тем, что с нами происходит»[34]. Будь такая якость способностью всегда оказываться тождественной себе, неизменной, «позади» того или «под» тем (hypo-keimenon, sub-jectum), что с нами происходит, она уничтожила бы всякую возможность события. Ведь наступление события как раз и есть то, из-за чего я никогда не буду прежним. Но верно и то, что эта фактическая якость принадлежит к способу индивидуации моего тела в потоке времени: индивидуации, которая делает меня на протяжении всей моей жизни одним и тем же индивидом, несмотря на старение и возрастные изменения. Следовало бы отдельно описать эту индивидуацию, но это требует обращения к феноменологии тела, что выходит за рамки событийной герменевтики и требует других источников. Именно поэтому понятие «якости» не является понятием событийным. Это никоим образом не означает, что оно должно вернуть нас к старой доброй метафизике субъективности, освободить от которой нас как раз и призвана событийная герменевтика. Так, понятие якости обладает статусом, отличным от статуса двух других собственно событийных понятий — единичности и самости, смысл которых я теперь хотел бы уточнить.

Прежде всего, о самости. Событийная герменевтика может вдохновляться здесь хайдеггеровским понятием Selbstheit, но глубоко меняя его содержание. Сила хайдеггеровского подхода к проблеме самости заключается в том, что в нем, в согласии с Юмом и Ницше, — если ограничиться этими двумя именами — ядерная идея той несокрушимой идентичности, которую можно было бы назвать «я», оказывается одновременно феноменологически сомнительной и логически избыточной. Феноменологически сомнительной, поскольку мы не имеем никакого опыта этого «я», и логически избыточной, поскольку гипотеза этого «я» не позволяет решить именно ту проблему, на которую, как считается, она должна ответить. Это проблема нашей идентичности в потоке времени. Для решения этой проблемы постулируется сомнительной природы сущность (entité), которая была бы идентична самой себе, причем критерии этой идентичности не уточняются никогда. Коротко говоря, чтобы решить проблему нашей «личностной идентичности», постулируется идентичная сущность, позволяющая нам идентифицировать себя, но при этом не утруждают себя вопросом, в чем же заключается эта ее «идентичность». Это решение представляет собой регресс в бесконечность и только кажется решением, потому что является таковым лишь на словах. Решительно порывая с этим (еще вполне гуссерлевским) подходом, Хайдеггер определяет