Аваллон - [23]

Протирая ослепшие глаза, Николай бежал вперед, спотыкался, падал и вновь устремлялся от погони, которую теперь перестал слышать. Снова прямо над головой полыхнул ослепительный свет, а последовавший за этим громовой раскат сотряс землю и заставил чащу болезненно охнуть. Над падью плясал ливень, гроза набирала силу, вспышки молний над просекой следовали одна за другой, а громовое эхо слилось в непрерывный пульсирующий гул.

Потом Рязанцева толкнул в спину налетевший порыв ветра. Он подхватил беглеца и понес вперед. Сквозь полуобморок Николай сумел удивиться: бежать стало легко, ноги будто не касались земли. Блеск молний превратился в сплошное белое сияние, а гром неожиданно смолк. В который раз утерев рукавом воду с лица, Николай вдруг понял, что ливень прекратился. А подхвативший его ветер не тревожит окружающих зарослей. Впрочем, и заросли, и сама просека будто растворились в густом, волокнистом тумане, затянувшем окружающее пространство.

Николай словно летел в этом призрачном ничто, пока не напоролся на невидимую преграду. Неожиданный удар отбросил его назад. Не утихающая боль в голове вдруг просто взорвалась, раскалывая череп. Измученные тело и душа достигли предела своих возможностей. Рязанцев, снова ощутивший почву под ногами, стал медленно оседать, безуспешно силясь удержать проблески гаснущего сознания.

13

Он не знал, сколько времени оставался в беспамятстве. А когда пришел в себя, первым делом прислушался к своим ощущениям. После побоев и удара о невидимую преграду он ожидал боли. Не открывая глаз, осторожно подтянул руку, потрогал лицо. И ничего не почувствовал, кроме прикосновения собственных пальцев – ни содранной кожи, ни ссадин. Он пошевелился. Боль и теперь нигде не возникла. Никак не напоминали о себе сбитые во время падений колени и локти, и под ложечкой было спокойно, будто никто не всаживал туда ружейного приклада. Он был не просто жив. Он чувствовал себя неплохо, даже не продрог, лежа на мягкой подстилке из хвои и перепревшей листвы.

Рязанцев открыл глаза и сел. Перед ним был каменный столб, который, похоже, и встал на пути во время недавнего бегства. Столб был четырехугольный, обтесанный, у основания обросший зеленовато-бурым мхом. Николай повел взглядом вверх. Каменный столб был одной из основ арки, сложенной из трех гранитных плит. На них кое-где угадывались не то рисунки, не то надписи.

Рязанцев крепко зажмурился, потряс головой, потом огляделся.

Гранитная арка была не единственной. Она с полудюжиной таких же каменных ворот составляла анфиладу, у одного края которой из земли торчал заостренный каменный кол, а у другого глубоко вросла в почву гранитная колыбель, сплошь испещренная вырезанными на ней знаками. Борозды в камне скруглились от времени и непогоды.

Рязанцев поднялся на ноги. Трудно было определить время суток. Потому что среди гигантских, во много обхватов, древесных стволов, подпирающих вознесенные на недосягаемую высоту кроны, царил мягкий сумрак. Почва была сухой – ни следа минувшего ливня. Время года тоже оставалось неизвестным. Во всяком случае обволакивавшее Николая тепло, напоенное незнакомыми лесными запахами, никак не соотносилось с серединой  осени. Оно вместе с отсутствием мошки, скорее, напоминало о поздней весне.

Он обошел вокруг мегалитического сооружения, заглянул в каменную колыбель. Она оказалась до краев заполненной лесной прелью. Те, кто построил анфиладу, похоже, давно забыли дорогу сюда. Рязанцев запустил руку в углубление, затем поднял ее, разжимая пальцы и пропуская между ними труху, которая, осев,   оставила в воздухе пыльное облачко.

Рязанцев не мог определить породы окружавших его лесных гигантов. Ему показалось, что это кедры вперемежку с какими-то лиственными исполинами. Таких он никогда не видывал. Да и много ли он повидал живой природы? А родной город, где прошла почти вся его жизнь, погружал Рязанцева в отчаяние.

Кто-то рылся в помойках, кто-то проносился мимо в дорогих «иномарках», через тонированные стекла которых мир выглядел совершенно иначе. Одни  крутились изо всех сил, выживая, а другие, кому повезло, рубили и рубили  «бабки», не оглядываясь по сторонам, будто обрели бессмертие. И так повсюду в этой стране вечнозеленых помидоров. В которой ты никому не нужен, как и твои книги, которые никто не издаст, потому что они не пишутся. А не пишутся они оттого, что их все равно не продать кующим всё те же проклятые «бабки» издательствам. Из этого заколдованного круга не было выхода. И на ум отчего-то все время приходили взломанные газовые трубы и зажженная свеча рядом с ними. Опухоль в голове – не случайность. Таким, как ты, Рязанцев, нет места в той жизни. Павлов всё понял гораздо раньше и сделал свой выбор…

О, Боже! Володя!!

У Рязанцева в памяти всплыла ужасная сцена, и он покрылся холодным потом. Но теперь уже ничего не исправить. Предупреждал же Павлова участковый, что не спасет казенная фуражка! Как в воду глядел.

Николай повернулся и медленно побрел между гигантских деревьев в неведомую чащу.

Под ногами не было даже малой тропки, и он не знал, куда направляется. Сумрак, тепло и неподвижность, окружавшие его, навевали покой. В голове возникали и тут же таяли редкие, ленивые мысли. Может, это и вправду какой-то забытый участок леса, чудом укрывшийся от людских глаз? Впрочем, Рязанцев даже не пытался поверить в это.