Аваддон-Губитель - [130]

«Париж. АФП. — Тур Хейердал совершил в 1947 году путешествие на „Кон-Тики“, а в 1969 году — на „Ра“. Во второй экспедиции он, по его словам, заметил большое отличие от первой. „В 1947 году, пишет он, океан расстилался перед нами совершенно чистый, без малейшего следа деятельности человека, все 101 день нашего плавания на протяжении 4300 миль. Но в 1969 году не было ни одного дня, когда бы мы находились среди чистой воды, — постоянно вокруг нас плавали пластмассовые емкости, стеклянные бутылки, жестяные банки и нефтяные пятна. Все это не обычные отходы, которые в конце концов превращаются в другие вещества, полезные для органической жизни, а синтетические материалы, чуждые естественной эволюции природы. У нас нет ни малейшего представления о том, куда мы движемся, но мы продолжаем все это производить“, — мрачно заключает Тур Хейердал».

«Нью-Йорк. АФП. — Солдат Арнольд У. Мак-Гилл, обвиненный в геноциде, заявляет, что не понимает, почему поднялось столько шума из-за вьетнамской деревни, когда такого обращения с ними придерживались регулярно, как о том прекрасно известно генералам, заправляющим в Пентагоне. „Я только исполнял приказы капитана Медины, — сказал он. И прибавил: — К тому же, речь идет о жителях деревни, которые нам пакостили как только могли“».

«Бромуич. ЮП. — Билл Корбет заявил судье, что уже 7 лет не разговаривает со своей женой, хотя живут под одним кровом. Сеньора Корбет в местном суде подтвердила этот факт: „Мы уже много лет не разговариваем. Когда один из нас входит в комнату, другой выходит. Но встречаемся мы очень редко — иногда на лестнице или у двери уборной“. Она прибавила, что какое-то время еще готовила мужу еду, оставляла ее на столе с запиской: суп, мол, посолен, жаркое разогрето. Вот в таком духе. Но в последнее время этот вид общения также прекратился».

«Токио. АФП. — Утром в день бомбардировки Хиросимы, — рассказывает господин Ясуо Ямамото, — я ехал на велосипеде, как вдруг услышал гул самолетов. Но я на это не обратил внимания, так как в те дни мы уже к нему привыкли. Минуты две спустя я увидел, что с земли поднимается гигантский огненный столб при ужасающем грохоте взрывов, как будто тысячи громов гремят враз. Мой велосипед подбросило в воздух, и я упал за какой-то стеной. Когда я сумел оттуда выбраться, то увидел ужасающее смятение, услышал безумные вопли детей и женщин, стоны тяжелораненых или умирающих. Я побежал к своему дому и на бегу увидел людей, зажимавших на себе огромные раны, другие были залиты кровью, большинство обожжены. У всех на лицах был ужас, какого я в жизни не видывал, и выражение страшнейших мучений. За вокзалом виднелось огненное море, сплошь разрушенные дома. Я со страхом думал о своем единственном сыне Масуми и о жене. Когда же я наконец среди развалин и огня добрался до того, что когда-то было моим домом, стен там уже не было, а пол накренился, как при землетрясении, и везде лежали кучи битого стекла, обломки дверей и потолков. Жена была ранена, она звала нашего сына, который вышел по какому-то мелкому поручению. Мы искали его в том направлении, куда он пошел, как вдруг услышали поблизости стоны какого-то голого существа, почти без кожи, лежавшего на земле, даже не имея сил пошевелиться. С ужасом спросили, кто он, и бедняжка пролепетал еле слышным, каким-то чужим голосом: „Масуми Ямамото“. Мы уложили его на доску, остаток двери. С безграничной осторожностью — он был сплошной открытой раной — понесли его, ища пункт медпомощи. Через несколько кварталов мы увидели длинную очередь раненых и обожженных, ждавших помощи врачей и медсестер, также раненых. Чувствуя, что наш сын долго не выдержит, мы попросили какого-то военного врача дать нам хоть что-нибудь для облегчения его страданий. Врач нам дал жидкое масло, чтобы полить на мальчика, что мы и сделали. Сын спросил нас, умрет ли он. Скрепя сердце, мы отвечали, что нет, что он скоро вылечится. Хотели отнести его обратно домой, но он попросил не трогать его с места. К вечеру он немного успокоился, но беспрестанно просил воды. И хоть мы опасались, что вода может повредить, мы давали ему пить. Временами он бредил, говорил что-то непонятное. Потом как будто пришел в себя и спросил, правда ли, что есть рай. Жена была потрясена и не нашлась, что ответить, но я сказал ему, что да, что рай есть и это очень красивое место, где никогда не бывает войны. Он внимательно выслушал мои слова и, видимо, успокоился. „Тогда лучше мне умереть“, — прошептал он. Сын уже с трудом дышал, грудь вздымалась и опускалась, как мехи, рядом тихо плакала жена, чтобы он не услышал. Потом наш сынок снова начал бредить и уже не просил воды. Через несколько минут он, к счастью, испустил дух».

Письмо сеньора Липпмана, из Юреки, штат Колорадо, адресованное Генеральному секретарю Организации Объединенных Наций, опубликованное в «Нью-Йорк Таймс»:

«Уважаемый сэр!

Я Вам пишу, чтобы сообщить, что решил отказаться быть членом рода человеческого. Вследствие чего в трактатах или дебатах этого Вашего Общества можете в будущем со мной не считаться.

Почтительно приветствую Вас.