Аут. Роман воспитания - [54]

Шрифт
Интервал

– Брось самочке, пока он не видит. Увидит – отберет.

Ингрид протянула апельсин обезьяне, та, озираясь, спустилась, вытянула морщинистую ладонь, поднялась по стволу и, быстро очистив шкурку, съела.

Георг перевернулся на бок.

– Скажи, наркота, эти твои глюки – хорошо было?

– Нет.

– А какие они были?

– Всякие. Чаще всего море. Желтая подлодка всплывает. Я смотрю с берега, ну, стоя на берегу… а одновременно стою и на ней тоже. Возле рубки рядом с Ринго. Меня – двое: один здесь, другой там. Ринго машет мне, тому, что на берегу, типа – давай! Типа – all we need is love[2], и типа – love is all we need[3]. Иду по воде. Очнулся – на подоконнике, дома у себя. Четвертый этаж. Типа еще шаг – и все. Хе-хе. И обоссанный, штаны типа мокрые, но радостный.

– ЛСД?

– ЛСД.

– С водкой так не бывает.

– С водки не обоссышься?

– Ну ты сказал! Можно и с водки. Не жалеешь, что завязал?

– Нет.

– Так ведь клево же!..

– Не клево.

– Что – не клево?

– Себя типа убить хотел. Чего клевого? Гашиша как-то дунул без меры, ну и типа – иду по лесу, лес такой… Не густой. Редкий лес, сосны, песок… А тут типа из-за сосны тоже я. Я в первого меня стреляю… Хе-хе! Из пушки. Откуда пушка? Хер разберешь. – Георг скруглил пальцы, показывая диаметр ствола. – Кишки вылетают. Дыра насквозь – дымится! Такая дыра! – Георг скруглил пальцы пошире. – Голову можно всунуть! Или там иду по Христиании. Вдоль берега. Трое черных подваливают. К себе тащат. А там другой я сижу. Я им, ну это… себя насиловать велю. Сам сигару закуриваю, гляжу, как те меня по очереди в задницу пялят. Жуть. Хе-хе.

– Ух ты.

– А раз ширнулся. Зашел в церковь. На Стрегет, знаешь? Где концерты.

– Ну.

– Сел! А сам типа себя за ребра на хорах крюком присобачил. Внизу – люди сидят, типа глаза утирают. Орган слушают. Мессу, что ли. А нас даже трое: один под потолком болтается, из ребер кровь – на пол. Хлещет. Другой руки вытирает от крови. Третий – за органом руками-ногами. Наяривает.

– Это шизофрения, наркота! Ты – шизофреник! Сзади послышалось шуршание, Ингрид обернулась – никого.

– Тут, наверное, змей полно?

– На прошлой неделе удава поймали. Три метра. Красавец. Вон там, – Георг показал в сторону воды.

Начался отлив.

– Я, наркота, змей боюсь.

– Ладно, скоро поедем.

– А хорошо здесь. И негры прикольные. Мы им рыбу – они нам фрукты. И никаких бабок, наркота, никаких кредиток!

Опять шуршание. Ингрид вскочила. Метрах в десяти от них застыла стайка обезьян, полдюжины, если не считать детенышей на шее у самок.

– Чего они?

– Апельсинов им дай.

Ингрид стала бросать апельсины, но мартышки успели подобрать только один. Вдруг заверещали, метнулись в сторону, взобрались на пальмы.

– Чего они?

– Это, верно, негры идут. Они негров боятся.

И точно, вдалеке за кустами Ингрид увидела три курчавые головы. Мелькнули и исчезли.

– Они белых не боятся. Местных боятся. Борьба за выживание, – сказал Георг.

Он привстал. По песку крадучись к ним шли трое негров – босые, в линялых камуфляжах. У каждого у бедра болталось по «Калашникову».

– Солдаты, – сказала Ингрид.

Георг едва заметно напрягся. Оглянулся на океан – на волнорезе сверкнули над кромкой воды велосипедные рули и тут же исчезли.

– Пойдем, пойдем, – сказал он скороговоркой.

– Привет! – хрипло произнес по-португальски шедший впереди и слегка поправил автомат рукой так, что дуло уставилось прямо на датчан.

– Привет, – процедил Георг, делая шаг к берегу.

– Стой, ты куда?! – крикнул передовой.

– Купаться… – ответил Георг на ходу. Ингрид вцепилась в его руку.

– Стой! – уже приказал передовой, в несколько прыжков добежал до датчан и упер ствол в спину Ингрид.

– Чего тебе? – крикнула та.

– Пойдете с нами, – ответил негр. Подошли и двое других, поигрывая оружием.

– Куда?

– Тут недалеко! – сказал старший и рассмеялся.

– Мы – датчане, понимаете? – сказала Ингрид, оглядываясь на Георга. Тот молчал.

– Ничего, ничего, пойдемте.

Негры слегка подтолкнули датчан автоматами.

– Слышь, наркота, чего они хотят? – спросила Ингрид.

– Попались, – отвечал он. – Не делай резких движений. Никуда не беги. Делай, что говорят. Это повстанцы, мы – заложники.

– Что?! – завопила Ингрид. – Мы – заложники?! Здесь?!

– Да.

– Да что вы хотите?! – заорала Ингрид. Она сжала ладони в кулачки и набросилась на негров.

Те подтолкнули ее:

– Иди, иди… Кукуруза!

– Как они меня назвали, наркота? Ку?… Кукуруза?

– У тебя волосы, как у початка. Как волокна, – сказал Георг. – Они ловко клички клеят. Не кричи – пристрелят.

IV

И они пошли. Около часа шли вдоль океана на север, удаляясь от города. Пересекали ручьи и почти пересохшие болота, ноги вязли, жара, жажда. Дошли до какой-то реки, повернули на запад вверх по течению. Шли молча. Часа через два примерно (часы бандиты с них сняли) остановились. Двое остались сторожить, третий исчез в высокой траве. Ингрид подошла к воде.

– Не вздумай пить, – предупредил Георг. – Лицо ополосни.

Ингрид стянула с себя майку, обнажив маленькую грудь, стала плескаться. Негры полулежа наблюдали за ней.

– Тут, наверное, полно крокодилов? – спросила она, выходя на берег.

– Хватает, – ответил Георг.

– Что они хотят? Выкуп?

– Кто их знает, – отвечал Георг. – Может, обменять на кого-нибудь. Война. Думаю, они в деревне были. Когда мы рыбу принесли. Или рядом. Увидели нас и взяли. На всякий случай. Тащить не нужно – сами идем. У них где-то лагерь.


Рекомендуем почитать
Отчаянный марафон

Помните ли вы свой предыдущий год? Как сильно он изменил ваш мир? И могут ли 365 дней разрушить все ваши планы на жизнь? В сборнике «Отчаянный марафон» главный герой Максим Маркин переживает год, который кардинально изменит его взгляды на жизнь, любовь, смерть и дружбу. Восемь самобытных рассказов, связанных между собой не только течением времени, но и неподдельными эмоциями. Каждая история привлекает своей откровенностью, показывая иной взгляд на жизненные ситуации.


Шоколадка на всю жизнь

Семья — это целый мир, о котором можно слагать мифы, легенды и предания. И вот в одной семье стали появляться на свет невиданные дети. Один за одним. И все — мальчики. Автор на протяжении 15 лет вел дневник наблюдений за этой ячейкой общества. Результатом стал самодлящийся эпос, в котором быль органично переплетается с выдумкой.


Воспоминания ангела-хранителя

Действие романа классика нидерландской литературы В. Ф. Херманса (1921–1995) происходит в мае 1940 г., в первые дни после нападения гитлеровской Германии на Нидерланды. Главный герой – прокурор, его мать – знаменитая оперная певица, брат – художник. С нападением Германии их прежней богемной жизни приходит конец. На совести героя преступление: нечаянное убийство еврейской девочки, бежавшей из Германии и вынужденной скрываться. Благодаря детективной подоплеке книга отличается напряженностью действия, сочетающейся с философскими раздумьями автора.


Будь ты проклят

Жизнь Полины была похожа на сказку: обожаемая работа, родители, любимый мужчина. Но однажды всё рухнуло… Доведенная до отчаяния Полина знакомится на крыше многоэтажки со странным парнем Петей. Он работает в супермаркете, а в свободное время ходит по крышам, уговаривая девушек не совершать страшный поступок. Петя говорит, что земная жизнь временна, и жить нужно так, словно тебе дали роль в театре. Полина восхищается его хладнокровием, но она даже не представляет, кем на самом деле является Петя.


Неконтролируемая мысль

«Неконтролируемая мысль» — это сборник стихотворений и поэм о бытие, жизни и окружающем мире, содержащий в себе 51 поэтическое произведение. В каждом стихотворении заложена частица автора, которая очень точно передает состояние его души в момент написания конкретного стихотворения. Стихотворение — зеркало души, поэтому каждая его строка даёт читателю возможность понять душевное состояние поэта.


День народного единства

О чем этот роман? Казалось бы, это двенадцать не связанных друг с другом рассказов. Или что-то их все же объединяет? Что нас всех объединяет? Нас, русских. Водка? Кровь? Любовь! Вот, что нас всех объединяет. Несмотря на все ужасы, которые происходили в прошлом и, несомненно, произойдут в будущем. И сквозь века и сквозь столетия, одна женщина, певица поет нам эту песню. Я чувствую любовь! Поет она. И значит, любовь есть. Ты чувствуешь любовь, читатель?