Аун Сан - [14]

Правда, нельзя сказать, что у него совсем не было друзей. Но это в основном были такие же, как он, приехавшие из провинции ребята, стесняющиеся своей немодной одежды. Почти все они не кончали английских школ, а вышли из национальных и не скрывали презрения к изящным образованным юношам в шелковых лоунджи, которым отцы — адвокаты и чиновники уже заранее обеспечили теплые места в «обществе».

Обычно Аун Сан и его новые друзья собирались у кого-нибудь в комнате и там до хрипоты спорили о политике, о том, за кем будущее, за молодыми революционерами или за стариками из Совета ассоциаций, спорили, прав ли был Сая Сан, когда короновал себя. С горячностью восемнадцатилетних они хотели немедленного восстания, готовы были отдать жизнь за Бирму — только еще не знали, с чего начать, как идти.

Однажды к компании Аун Сана присоединился за столом Ко Мья Сейн, впоследствии друг Аун Сана и писатель. Вот как он вспоминает свои впечатления от Аун Сана: «С первого взгляда он казался угловатым, грубоватым в поведении и сильно увлеченным политикой — тогда уже все рассматривал с политической точки зрения. Он был небольшого роста, худым, с квадратными плечами и квадратной челюстью. Одет он был в домотканую одежду, говорил громко короткими, обрезанными предложениями, переходя то на английский, то на бирманский. И поражал своей откровенностью. Ходил он быстро, откинув назад туловище и наклонив голову, размахивая сложенным зонтом. Когда говорил, то подчеркивал свои слова, разрубая воздух ладонью. Но смех его был громок, весел и заразителен. Много курил, причем не делал различия между бирманскими и английскими сигаретами, но никогда не пил. Он любил вкусно поесть, но ему очень редко удавалось позволить себе такое. Очень любил ходить в кино, но не на все картины, а на те, что имели социальное содержание. Например, понравились ему «Золя», «Хуарец» и «Доносчик».

К концу второго курса Аун Сан совсем забросил литературу. Это не значило, что он стал хуже учиться, — уже за первый год по всем предметам он догнал своих сверстников и запаса знаний хватало на все требовании преподавателей. Но с каждым днем учебе оставалось все меньше времени. Число его друзей уже не ограничивалось полдюжиной однокурсников и земляков. Он познакомился с Ко Тейн Пе, молодым писателем, который вечерами переводил на бирманский работы Маркса и писал горячие статьи в журналах — под псевдонимом, конечно. Встретился с Ко Джо Неином, Ко Ну, Рашидом — студентами, которые уже тогда подумывали о том, чтобы взять в свои руки студенческий совет университета и избавиться от сынков адвокатов, которые превратили его в клуб наподобие Пегу-клуба или Гольф-клуба — для избранных.

Выборы и совет предстояли осенью, а каникулы перед третьим — курсом Аун Сан провел дома, в Натмауке. Каникулы в Бирме не совпадают с каникулами в Европе, потому что весна там — самое жаркое время года, и каникулы занимают апрель, май и нюнь, так что возвращаются в университет студенты в июле, когда дожди охладят воздух.

Дома мало что изменилось. Так же отец просиживал целые дни над священными книгами, мать тянула хозяйство, сестры ждали женихов.

Родной город показался тихим, слишком тихим и сонным. Сверстники, с которыми играл и, чтобы завоевать их уважение, ходил со свечой на кладбище, разъехались кто куда. Казалось, жизнь остановилась много лет назад.

Аун Сан пожил неделю дома, перечитывая свои старые, самые первые книги, отсыпаясь и отъедаясь. Мать ничего не жалела для того, чтобы поставить Аун Сана снова на ноги — она была уверена, что он на грани голодной смерти. Потом он поехал в деревню, к двоюродной сестре, и там снова оказался в гуще событий. В деревне было трудно, голодно, тяжело, но постороннему наблюдателю могло бы показаться, что там царят патриархальные, почти семейные отношения — вроде бы ничего не изменилось за последние годы; так же выводят по утрам буйволов и волов из ворот крестьяне, на тех же полосках пашут, пересаживают рис и косят его. Но полоски уже были не собственные — они или попали в заклад к ростовщику, или вообще перешли в руки помещика и теперь крестьянин отдавал за них половину урожая. Не было семьи, не увязшей в долгах. Крестьяне помнили Сая Сана и не верили, что его казнили, — ждали, когда придет снова, с армией галонов и освободит их.

В деревне Аун Сан произнес одну из своих первых политических речей. Он говорил о грядущих переменах и о том, что в Рангуне есть люди, которые готовятся к борьбе за свободу Бирмы. Крестьяне спрашивали его о такинах — о них уже слышали в деревне. Кто они?

Аун Сан мог рассказать о такинах многое. Ведь он в Рангуне встречался с ними, с некоторыми даже познакомился.

Такинами называли себя члены организации «Добама», что значит «Мы бирманцы». Говорят, что обращение «такин» возникло следующим образом. В начале тридцатых годов один студент, член молодой «Добама», был в деревне. Там он услышал, как крестьяне обращаются к английскому чиновнику со словом «такин» — господин. «Почему, — подумал он, — господами в нашей стране называют чужеземцев? Настоящие господа в Бирме — сами бирманцы». Приехав в Рангун, он рассказал об этом товарищам. С тех пор члены «Добама» стали величать друг друга такинами. Слово быстро прижилось и вскоре даже вытеснило «Добама». Так, первая революционная партия Бирмы вошла в историю под названием партии такинов.