АУЕ: криминализация молодежи и моральная паника - [39]
Криминальной жизни молодежи региона посвящены документальные фильмы Сергея Ерженкова, снимавшиеся в поселке Дарсун Забайкальского края (2010)[217] и в Бурятии (2011)[218]. В переписке Ерженков отметил, что «сами ребята себя не идентифицировали как ауе. Они называли себя порядочными. Еще у них было выражение — шагать по жизни»[219].
Нет причин не учитывать высказывание молодого жителя Забайкалья (18 лет, три судимости), приведенное в телепередаче канала «Москва 24»: «Куда бы я ни приезжал, в какую деревню, в какой район ни приехал бы, везде свои законы, везде свои смотрящие. Я бы сказал, не законы это, а порядки». Вопрос о том, сколько «ауешников» в том районе, откуда он сам, вызвал у юноши смех: «Девяносто процентов. Молодежь, подростки — девяносто процентов. У них и компании больше, чем у обычных ребят, у них там компании по 30, по 40 человек. Им как бы весело от этого. И плюс к этому, они, может, думают, что помогают, они с блатными рядом»[220].
О подростковой преступности в поселках и селах соседней с Забайкальем Бурятии говорил, например, Анатолий Бреславский, проводивший исследование в 2005–2006 годах в Заиграевском районе республики[221]. Он описал подростково-молодежную среду, в которой действительно многое обусловлено влиянием тюремно-криминального мира.
Криминальная часть подростков здесь называла себя «движением»; «быть в движении», «общаться» — входить в число этих подростков. Сами участники «движения» — «малолетки», «шпана», «круг братвы», упоминалось также понятие «бáсота»; все эти слова употребляются в тюремном и уголовном жаргоне. Участники «движения» предпочитали черную одежду; «в этом прослеживается и дань блатной жизни (на зоне только воры носят черную одежду)»[222]; видимо, есть и понимание черного цвета как «воровского» в противоположность красному как относящемуся к тюремной администрации, о внимании к такого рода символическим противопоставлениям цветов говорилось ранее [главы II и III].
Участники «движения» разделялись на «младшаков» («малолетки», «перхоть»), до 14–15 лет, и «старшаков», после 15 лет. Были также «смотрящие», молодые люди в возрасте 18–25 лет; судя по тексту статьи, они не всегда были авторитетны, но, по выражению сотрудника местного ОВД, «смотрящий» «лишь марионетка в руках более сильных представителей криминальной структуры» (муж., 36 лет). «Смотрящий» мог проявлять активность и агрессивность и в отношении взрослых: «У нас в школе смотрящий приходит, у учителей требует за своих… и ему не отказывают, потому что боятся. Его же все знают, и он всех, если что, может прийти в гости или на улице со своими подкараулить» (муж., 17 лет). Вопросы сообщества решались на ежедневных встречах — «стрелках». Существовал денежный «общак». Правила поведения в «движении» регулировались «понятиями». В поселках был распространен рэкет — подростки собирали деньги с ровесников, не участвовавших в «движении»; поборам подвергался и «взрослый» бизнес. Ценилось умение разговаривать, с помощью красноречия и напористости получать со своих жертв деньги и подчинение[223].
Одним из факторов, формирующих криминальную среду, Бреславский считал наличие в данной местности бывших заключенных: «Отбыв свое, многие их них осели в этих краях»; приводилось высказывание информанта: «Украсть легче, чем заработать, работа — это не по понятиям» (муж., 42 года)[224]. Упоминались «воровские» династии, существовавшие в округе: «Это когда вся семья ворует. Они только и знают одно дело — воровать. У них никто не работает. Отец отсидел, дети тоже. Только выйдут, слышишь, их опять закроют. Со мной в классе учился Женя, погоняло Зэк, вот из такой семьи. Так он не знал, зачем нужен паспорт, и с детства сам ходил с отцом воровать» (муж., 18 лет)[225].
Бреславский отмечал: «Говоря о жизненных установках членов рассматриваемой субкультуры, важно отметить тот факт, что большинство из них, формально причисляя себя к „басоте“ — блатной части криминального сообщества, — в действительности редко руководствуется в своей деятельности и поступках блатными „понятиями“»[226]; например, сотрудничают с милицией, работают.
По статье трудно сказать, какая часть поселковой молодежи в середине 2000-х годов относилась к «движению», а сколько было «нормальных» (они в статье тоже упоминаются). Бреславский писал, что «в середине 1990-х годов в рассматриваемых поселках в движении участвовала уже практически вся молодежь»[227], а на момент исследования «в рассматриваемых поселках любому подростку так или иначе приходится решать, с кем „дружить“: стать частью „басоты“ или с боем остаться „нормальным“. Начиная с 13–14 лет, все проходят через движение. (…) Только с одними это происходит во дворе дома, а с другими в стенах школы»[228].
Описанное Бреславским во многом напоминает пацанские уличные сообщества, необязательно криминальные: например, в таких сообществах присутствует деление на возрасты, разработана система моральных принципов и др.[229] Но очень заметна и ориентация именно на тюремно-уголовную культуру.
Старший помощник главы Следственного комитета РФ Игорь Комиссаров на заседании Государственной думы РФ 21 июня 2017 года рассказал о своем опыте знакомства с обстановкой в Забайкалье за шесть лет до этого: «Ситуация родилась — сколько там — лет шесть назад, когда я прибыл (…) в Забайкальский край, там, где девятилетний мальчик подвергался систематическому сексуальному насилию. Вот там были школьные тетрадочки, где было написано: положенец, смотрящий, вор в законе. Не только у этого ребенка, это оказалось у каждого ребенка в детском доме. Приехала масса чиновников из Забайкальского края, включая бывшего губернатора. Меня вообще спрашивают: что так много машин приехало? Я говорю, знаете, тут такое ЧП случилось, ребенка малолетнего изнасиловали здесь в интернате. Мне говорят: вы знаете, у нас в каждой школе есть в Забайкальском крае столы для опущенных. Вот это все подтвердилось. То, что в каждой школе есть общак»
