Атомный перебежчик - [11]

Шелестов и Сосновский должны были высаживаться с подводной лодки. Субмарина Северного флота должна будет обойти Скандинавский полуостров и высадить диверсантов на резиновой лодке с подвесным мотором примерно в десяти милях от берега. Вторая часть группы, Буторин и Коган, должны были двигаться по суше. Им предстояло миновать передовую на участке 14-й армии в Заполярье и пешком, через территорию северной Финляндии, выйти в район Скоганварре, где их ждал связник от норвежских партизан.

– А что тут сложного, разве что вода холодная? – спросил Сосновский, одетый, как и все, во флотскую форму без погон и меховую кожаную куртку.

– Вода, говорите? – усмехнулся Морозов, ловко балансируя в покачивающемся на легкой волне катере. – Тут все холодное, дорогой товарищ, и вода, и воздух, и камни, и сталь, и даже древесина. И человек за несколько секунд тоже превращается в камень, если не повезет. А не повезти может, если не получите навыков. Замерзшие руки плохо слушаются, пальцы замерзшего человека плохо работают и не удержат даже ложки, не то что оружие или свой вес. У замерзшего человека теряется координация, снижается наблюдательность, замедляются мыслительные процессы, сердцебиение, появляется сонливость и слабость. А это в условиях Заполярья – верная смерть.

– Ладно, – согласился Буторин. – Считайте, что напугали. Давайте учиться.

– Ну, давайте, – снова усмехнулся Морозов.

Уже через два часа оперативники поняли, почему капитан второго ранга все время усмехался. Закоченевшими пальцами никто из них не мог завязать или развязать узел, никто не мог подняться по железной лестнице, перезарядить оружие. Они учились не замерзать, учились беречь тепло, учились отогреваться в любых условиях. Согревать не столько конечности, сколько собственные внутренности. «Тепло должно быть внутри», – твердил Морозов.

Второй урок, который пришлось усваивать, – это умение быть осторожными. И при обращении с вещами, с оружием, и при движении по земле, по льду, по снегу. Осторожно наступать на край площадки, на край борта. Все время предохраняться от скольжения, привыкать иметь под рукой страховку. Поднял ногу – взялся руками, поставил ногу – перехватись руками.

Потом был обед. Оперативники сидели во флотской столовой на берегу и трясущимися от усталости руками еле держали ложки и железные кружки с чаем. Коган ел с каменным лицом. Для того чтобы изображать спокойствие и полный контроль над собой, ему приходилось держать ложку чуть ли не двумя руками. Сосновский не переставал ежиться и крутить головой. Он посматривал на товарищей и ехидно улыбался.

– Нет, ну в принципе он ничего нового нам не показал, – заговорил первым Буторин. – Основы лыжной подготовки. В ОСОАВИАХИМЕ такому подростков учат. Да и нашим красноармейцам во время финской такое преподавали.

– То-то я смотрю, матерых диверсантов ноги не держат, – ехидно заметил Сосновский.

– Тебя, что ли, держат? – холодно осведомился Коган.

– Я не диверсант. Я за свою службу и пистолет-то в руках до войны держал лишь дома во время тренировок. Моя работа была вот этим, – он постучал себя ложкой по лбу.

– Дружи с нами, – подбодрил его Шелестов, – и ты еще многое узнаешь и многим интересным вещам научишься.

Все четверо тихо засмеялись и снова принялись за еду. В столовой почти никого не было. Только три опоздавших офицера, от которых валил пар, когда они снимали шинели. Да седоусый пожилой человек с молодой женщиной-военврачом что-то обсуждали, запивая разговор горячим чаем.

Шелестов отложил ложку и, махнув рукой на все правила приличия, просто выпил остатки щей из глубокой тарелки через край.

– Шутки шутками, – сказал он, – но высадка и правда самый сложный момент предстоящей операции. Там, в Норвегии, все же не ледяная пустыня, там мягкий климат из-за теплого течения. Это вам не Якутия и не Северный Урал.

– И даже не Южный, – добавил Буторин. – Кстати, мы вот тут с вами щи лопаем и кашу с тушенкой. А вы знаете, что в городе вся земля, где только можно, раскопана под огороды. А вы знаете, что прошлой зимой многие люди просто не знали, где взять еду. Ее не было. Получали паек лишь те, кто работал на предприятиях. Многие там и жили – спали на ящиках в ожидании своей смены. Дома ведь топить нужно, а там теплее, в цехах-то. И похлебка бесплатная.

– Это тебе по дороге в машине рассказали? – спросил Шелестов.

– Да, те, кто пережил ту зиму, кто пережил блокаду, самые страшные ее месяцы. Вы знаете, что на базарах пытались продавать человечину, выдавая ее за животное мясо. И что расстреливали на месте тех, кого застали за этим занятием, тех, кто убивал и разделывал тела убитых на мясо. Просто как зверей пристреливали. Все тут было. И люди умирали на ходу. И в очередях за хлебом и крупой умирали. Очередь уходила, а человек оставался стоять столбом.

– Да, такое представить трудно, а они пережили, – добавил Сосновский. – Привычка просто спускать умерших и складывать тела во дворе у парадной. Утром похоронные бригады приедут и соберут покойников. И на санках возили умерших хоронить. Сами.

– Когда по Ладоге началось движение автомобилей, многие думали, что это спасение, – стал рассказывать Коган. – В какой-то мере спасением это и было. Но не все знали, какой ценой. Водители ездили с открытыми дверками машин, чтобы успеть выскочить, когда машина попадет в полынью. Никто не знает, сколько там, на дне Ладожского озера, машин. Хотя, может, кто-то и знает, ведь ведет же кто-то учет потерь. Только цифры эти – страшные. Там и водители, и грузы… Представляете, мать, обезумевшая от голода, отправляет дочку в эвакуацию, надеется, что спасла ее от голодной смерти. А там, на Дороге жизни, машина во время налета немецких самолетов ухнула в полынью. И все дети, что были в кузове… И так не одна машина…