Атомный П - Ц - [5]

Я прыгаю в джип и, ведя телефонные переговоры по проблеме, мчусь в дом родной. Там собираю «джентльменский набор menhanter», необходимый для работы в условиях приближенных к боевым и через полтора часа уже болтаюсь в ревущей дюралюминиевой трубе с такими же крыльями — болтаюсь над облаками, похожими на заснеженные горные пики, подсвеченные розоватым, как пятки поющих архангелов, светилом. Четырехчасовой полет у вечернего солнца проходит нормально: я ем аэрофлотскую жилистую куру, пью сок манго, любуюсь стандартными ножками прелестной стюардессы и размышляю о времени и обо всех нас, живущих в нем. Такое впечатление, что мы проживем на гигантской пороховой бочке. И знаем об этом да попривыкли и особенно не ропщем на судьбу, уповая на Бога и добрый случай, который убережет от дурня, размахивающего коптящим атомным факелом. Как нельзя раненую крысину загонять в угол, так нельзя человека доводить до крайности. Отчаяние и безнадежность — страшная и разрушительная сила. И поэтому всегда должна быть надежда… надежда…

… я вижу планету — когда-то на ней была жизнь. Потом случилась Великая Атомная Катастрофа и планета в Галактической системе № 347890/19981029U погибла. Но однажды автоматические разведчики сообщили о признаках рациональной жизни на этой планете и было принято решение отправить наш космический боевой отряд «Geleos». И вот мы двигаемся по странному лесу: деревья стоят темными хрустальными сосудами. На ветках — прозрачные стеклянные птицы. Под ногами хрустит стекло. Небо низкое, с пурпурным отсветом далеких пожарищ, в тяжелом воздухе запах жженых костей, дерева, резины, бумаги. Наш отряд специального назначения выполняет секретную миссию Планетарного Командования на планете № 145096/GL (бывшая Земля), где и произошли эти необратимые разрушительные процессы. Однако по сведениям, повторю, автоматической разведки и Командования в подземных бункерных городах еще сохранилась жизнь, и наша цель: обнаружить индивидуумы и транспортировать их на Звезду Благовестия № 356832/FD. Отряд «Geleos» пробивается по бесконечному полю — оно лопается под нами зеркальными осколками, в каждом из которых отражается искрящиеся души испепеленных в НИЧТО. — Сорок четыре процента подтверждения, — говорит командир Levon, всматриваясь в осциолог — аппарат подтверждающий, что в глубине больной планеты еще сохранена жизнь. На краю поля оплавленной бетонной массой дыбилось бомбоубежище. Оно было полузатопленное жидкой серебряной фольгой, где плавали костяные остовы мутантов, похожие на заросли драндрофея. — Пятьдесят два процента подтверждения, — сказал Командир и приказал взорвать бетонные глыбы. Приказ был выполнен, и наш отряд протиснулся в галерею. Ее стены были пропитаны сладковатым дурманным запахом тлена. Скоро обнаружили гигантское бомбоубежище. Около сотни тысяч GL'ов (людей) сидело аккуратными рядами. Лица их были искажены в пароксизме блаженства — смерть к ним оказалась милосердной. От нашего движения мумифицированные GL'ы начали осыпаться, превращаясь в холмики, посеребренные вечностью. — Шестьдесят девять процентов подтверждения, — сказал Levon. И мы продолжили наш путь, чтобы наткнуться на бронированную дверь. От разрядов фластеров бронь расплавилась и мягкой массой потекла вниз. Взвыл сигнал тревоги. Я полоснул зарядом по кабелям, и звук угас, и наступила тишина… — Восемьдесят пять процентов подтверждения, — сказал Командир. — Вперед! И мы побежали по бетонированному туннелю. — Девяносто процентов, — крикнул командир Levon. — И где-то там, в мертвом пространстве, замелькали пугливые тени. — Девяносто пять процентов!.. И я наконец увидел впереди хрупкую девичью фигуру, отсвечивающую серебристым светом. Я ускорил шаг. Это была GL'ач (девушка) и, когда она оглянулась, я увидел ее прекрасные глубоководные глаза, расширенные от невероятного ужаса… И, кажется, от этого ужаса, вздрагивает вся планета… И, кажется, нет надежды…

О, Господи! Где я? И с облегчением узнаю земную очаровательную стюардессу и ее глаза, милые и насмешливые: — Простите, вам плохо? — Мне хорошо, — и пью минеральную воду, пытаясь отогнать дьявольское видение конца света. — И скоро посадка? — Интересуюсь, чувствуя всем организмом, как наша летающая труба ухает в воздушную яму. Меня успокаивают: скоро-скоро, потерпите, господа, наступает фронтом осенняя гроза и мы ее обходим стороной. И это правильно: шутить с природой не рекомендуется, даже если ты, человек, венец ее. Наконец чувствую тем местом, на котором сижу, как лайнер медленно планирует к нашей грешной земле и через несколько минут в иллюминаторе мелькают праздничные огни областного аэропорта. Турбины напоследок победно ревут и смолкают. Пассажиры с заметным облегчением переводят дух, словно не веря такому благополучному исходу. Сибирская ночь холодна и мокра, как тряпка неряшливой уборщицы. Осень уже оккупировала азиатский плацдарм для последующего наступления на рафинированную европейскую часть страны. У трапа меня встречает молодой человек в характерном длиннополом плаще с поднятым воротником. У моего коллеги волевое лицо пинкертона, внимательный взгляд, твердое рукопожатие и провинциальная простота: — Полуянов. Полностью в вашем распоряжении, так сказать. Стараниями полковника Старкова меня встречают, как представителя Центра, что весьма удобно во всех смыслах. Даже тем, что мы тут же усаживаемся в теплую казенную «Волгу» и, она, поскрипывая изношенными рессорами, вылетает на трассу, ведущую в закрытый городок Снежинск. За час пути я узнаю от спутника буквально все и об этом городке, и его жителях, и о наших последующих действиях. Первый камень в основание ядерного центра был положен в славном сталинском 1947 под руководством самого товарища Берии. Строили «площадку», конечно, чересчур политграмотные зеки и строили ударными темпами, и такими ударными, что полегло их немеренное количество во славу советской немеркнущей атомной науки. Однако объект был сдан в срок, и многие высшие руководители строительства получили заслуженные ордена Ленина. Потом наступили новые замечательные времена, когда Атому казалось нет альтернативы и все силы крестьянской страны были брошены на его удобное расщепление. Достаточно вспомнить старый фильм «Девять дней одного года» о модных и рискованных ядерщиках, готовых собственными жизнями проторить дорогу в неведомые антимиры. Затем «холодная война» с великодержавной директивой: мир во всем мире, но с нашими ядерными лаптями, нацеленными на военные базы НАТО. И это было верно: когда тебя боятся, значит, уважают, когда уважают, то хотят дружить, а когда хотят дружить, то будет мир во всем мире. — И будет мир во всем мире, — повторил Полуянов с видным сарказмом. — А что теперь? — А что теперь? — Коллапс, — последовал откровенный ответ. — Разруха, — и мой спутник развил мысль о том, что еще удивительно, как ученые не подорвали снежинское «Ядро» к чертовой матери. От такой оскорбительной и малопривлекательной жизни. — Спасаются огородами, — признался. Академики, профессора и доценты на сборе огурцов и помидоров, а, прикинь? — Полезно для здоровья, — пошутил, — на свежем воздухе, где нет плутония. Моя неуместная шутка расстроила патриота местных пленительных угодий и он замолчал, насупившись за рулем и всматриваясь в приближающиеся огни академгородка, где жили долготерпеливые и мужественные физики и прочий научный люд, далекий от романтической лирики.