Атомное комбо - [14]

На следующее утро я проснулась от холода, в одиночестве. На полу было написано углём «НЕ ВЫХОДИ!» — приказ или мольба. На улице больше не стреляли, лишь истошно голосили вороны, но мне стало жутко… Я подумала, что нас нашли, и чтобы меня не поймали, Ранди решил пожертвовать собой. Какая ещё необходимость могла его выгнать в такую рань на мороз?

Я прождала его целый день (вечность), прежде чем поняла, что он не вернётся. На этот раз мой проверенный метод не сработал.

В итоге, голод и надежда выгнали меня наружу. Возможно, решила я, он где-то совсем рядом, и ему нужна моя помощь. Я подползла к засыпанному выходу и оглядела пустую сумеречную улицу. Сдвинув один из камней, я выбралась из убежища, пообещав, что вернусь через пять минуточек. Просто осмотрюсь…

Как оказалось, вернуться туда мне не придётся.

Глава 6

Эту войну впоследствии назовут героической. Сколько масштабных боёв, славных подвигов и грандиозных побед. Любой ребёнок из Рачи мог рассказать о другой войне. Рассказать так, что любого генерала стошнило бы.

Я не видела столько живых людей за всю жизнь, сколько увидела мёртвых в один день, когда вылезла из убежища.

Под ногами хрустел красный лёд, по которому катались гильзы. Звенящее перекати-поле. Золотые «намизинечные» напёрстки. В тот раз я крепко задумалась над тем, что размер и внешний вид зачастую не играют никакой роли. Пуля по сравнению с человеком ничтожна, но едва ли человек мог с ней спорить.

Подняв голову, я в этом убедилась. Оккупанты развесили дела рук своих на фонарях по всей улице, как гирлянды. По трупу на каждом столбе. Обледеневшие тела качались на ветру и звенели.

Не знаю, почему на меня произвело это такое впечатление… эти повешенные мёртвые. Если не в земле, то хотя бы на земле. С мёртвыми на земле уже смирились. А тут вдруг в воздухе, на фоне неба… Трудно объяснить. Это было что-то противоестественнее самой смерти. Это выпячивание чужих страданий.

Я пошла по «аллее», заставляя себя останавливаться у каждого фонарного столба и разглядывать лица. Знатный квартал стал кварталом Повешенных. В этом и было самое страшное: что всё это — родное, и ты помнил, каким всё было раньше. От этого ужас становился ещё ужаснее. Летом разглядывали клумбы, а теперь — мёртвых. Это судья с женой, а это губернатор и его жена, а это их дети…

Эти изменения коснулись и святая святых города — моего дома. Он стоял, как и прежде, высокий и гордый, почти целый, а внутри него, как болезнь, кишели «чёрные». Он напоминал только-только издохшего племенного жеребца. Всё ещё красивый, но от этой красоты тошнило.

Перед воротами стояли машины, которые разгружали озябшие солдаты. Они несли мешки и кули, от которых пахло съедобно, и деревянные заколоченные ящики, в которых что-то металлически звенело. Раздавался стук молотка: заколачивали досками оконные проёмы. Солдаты, что званием постарше, стояли на крыльце и курили, подгоняя рядовых: они должны были управиться до того, как полностью стемнеет. Улицы уже почти проглотила ночь, светился один лишь снег. Такой холодный, неоновый свет, ловящий на себя блики автомобильных фар.

Я подошла ближе, запрокидывая голову, всматриваясь в суету на верхних этажах. Конечно, мамы там уже не было.

Первыми меня заметили рядовые, а потом уже те, что курили. Один из них, растерев окурок каблуком сапога, спустился с крыльца. Такая вот картина: в квартале Повешенных я стою напротив своего обесчещенного дома, и на меня наступает вражеский солдат, держа у груди автомат. Очередное потрясение, которое помогло мне вернуть голос.

— Ты что здесь делаешь? — Он говорил по-ирдамски, я понимала его с трудом. — Отвечай давай!

Из-за темноты я практически не видела его лица, а значит и он не видел моего, замаскированного синяками и кровоподтёками.

— Откуда притащился, малец? Ну?

Я не ответила, и он ткнул меня автоматом. Слабенько так, но я свалилась с ног.

— Проваливай, и чтобы я тебя здесь больше не видел! Чего вытаращился? Жить надоело?

Я всерьёз задумалась над его вопросом. Он не хотел меня убивать, но я могла снять шапку и не оставить ему выбора. Но тогда Ранди останется один, и его некому будет любить.

— Ох, вот ты где! — с неправдоподобной радостью воскликнула какая-то женщина за моей спиной. — Не жалеет меня совсем, сорванец. Постоянно убегает. Вот я тебе сейчас задам! — Меня вздёрнули чьи-то руки. — Ты прости его, солдатик. Такой непоседливый. Не уследила. Не трогай ребёночка.

Она грохнулась перед ним на колени. Каталась у него в ногах, причитая, а я ведь первый раз в жизни её видела. Да, такое тоже встречалось…

Солдат отпихнул её сапогом.

— Комендантский час скоро. Ещё раз увижу — пристрелю. — И пошёл обратно к своим.

Женщина схватила меня в охапку и потащила прочь от дома, от некогда самого безопасного места на земле.

— Что ж ты делаешь? Миленький мой, нельзя же так.

— Моя мама… — прошептала я.

— Ох, горе! Мама…

Как она сказала «мама», раздался вой, и я, извернувшись, заметила ещё двух, что шли, уцепившись за её юбку. Дети, им было года по три — не больше, они ещё ничего толком не понимали, но стоило им услышать «мама», они кинулись в рёв.