Атомная субмарина К-27. Жидкий металл - [20]

«Записи А. Иванова: „БЧ-5 не готова к выходу в море“ — как помощник командира о такой записи не слышал. Считаю, что в вахтенном журнале корабля ее не было, т. к. это очень серьезно. Вообще, если этот факт имел место, то в этом случае командира можно считать преступником. Командир корабля при наличии такой записи в вахтенном журнале не мог принять доклад СПК об окончании приготовления корабля к бою и походу, не имел права запрашивать „Добро на выход в море“! А Валентин Николаевич не знал о неготовности БЧ-5! Возникает вопрос — почему А. Иванов после приготовления не доложил о невозможности выхода в море?

Если командир БЧ-5 сделал запись эту в журнале, то опять же он был обязан устно доложить об этом СПК. Вопрос настолько важен, что командир БЧ-5 должен был доложить командиру ПЛ лично и объяснить причины еще до начала приготовления корабля к бою и походу».

О том, что никакой записи не было, подтвердил мне в телефонном разговоре капитан 1 ранга И. Н. Мартемьянов из Севастополя, участник 1-го похода на К-27, принимавший потом участие в ликвидации аварии на лодке, награжденный российским орденом «За мужество».

Бывая на встречах в Запорожье у бывшего старпома атомохода капитан 2 ранга Юрия Николаевича Воробьева, мы часто касались этой темы. Он категорически отвергает то, что такая запись была сделана командиром БЧ-5 Ивановым А. А. Значит, ее просто не было! Зачем об этой несуществующей записи рассказал Н. Г. Мормуль в своей книге, мне трудно сказать. Пусть это остается на его совести.

Кто же принимал решение на выход К-27 в море? Думаю, что не всё зависело от командира.

Надо отметить, что командир соединения, когда К-27 готовилась к выходу в море, контр-адмирал М. Г. Проскунов, обязан был лично со своим штабом проверить готовность корабля. Офицеры штаба после проверки готовности материальной части, личного состава и документации, собственноручно в указанном журнале подтверждают готовность корабля. Начальник электромеханической службы дивизии лично должен был дать разрешение на разогрев реакторов и присутствовать на корабле в течение всего выхода установки на рабочий режим. И только полностью убедившись в штатном состоянии всего оборудования ГЭУ, НЭМС докладывает о готовности корабля к отрыву от береговых коммуникаций и выходу в море. Командир соединения, приняв доклады офицеров штаба и электромеханической службы, а также начальника штаба о готовности сил обеспечения действовать по плану, лично подписывает разрешение на выход в море, о чем телеграммой доносит командующему флотом.

Это такие правила, которых необходимо строго придерживаться при выходе в море АПЛ. Трудно ли сейчас установить, было это сделано при выходе К-27 в море 21 мая 1968 г.? Думаю, что нет. Поэтому, как не печально, об этом писать, действия командира К-27 были такие же непонятные, как и поступки его начальников М. Г. Проскунова, начальника политотдела Поливанова В. Г.

Если взять письмо Поливанова В. Г., которое дословно приводит в книге Н. Г. Мормуль, то оно вызывает большее удивление — события мая 1968 г. там очень искажены.

Никаких благополучных докладов, как это пишет Поливанов, Леонов не делал, видимо, он просто старался смягчить свой доклад. На что он рассчитывал, сказать трудно — надо знать, что он обо всем происходившем думал фактически.

Неужели руководство СФ не знало, что правда о гибели «Курска» всплывет? Знали! Тогда в чем же дело, почему «круговое вранье»? Видимо, расчет строился на круговую поруку, ложь предлагалась как версия для первого лица, чтобы «оно» могло выкрутиться, а заодно и «нас» выручит! (Ответ надо искать в области человеческой психологии). Возвращаясь к Леонову, нельзя не сказать, что обстановкой на корабле он не владел, но не но своей вине. Он имел двух специалистов, от которых он мог получить, но не получил никакого исчерпывающего доклада — это командир БЧ-5 и начальник химической службы.

Я не могу ни осудить, ни оправдать поступки командира, да, думаю, это никому не по силам. Мы должны выяснить: знал ли командир, что его решения несут смертельную опасность его подчиненным, или он «не ведал, что творил»? Если, принимая решения, он полностью владел обстановкой, то нужно анализировать, насколько это было обосновано и необходимо — ведь рисковать жизнью людей можно только спасая жизни остального экипажа и корабль.

А если Леонов принимал решения, не предполагая о возможных последствиях? Ведь именно эту мысль проводит в своем письме Поливанов, когда пишет, что командир, сойдя с корабля на причал, доложил командиру дивизии об отсутствии замечаний. То, что это ложь — это очевидно, но что командир о происшествии доложил в очень «мягкой форме», в этом сомневаться не приходится, т. к. согласно записей в акте на берегу уже знали о проблемах.

Сейчас установить невозможно, почему начальник мед службы майор Б. Ефремов отказал в выдаче экипажу «цистамина», который возможно, смягчил бы действие радиационного воздействия на организм моряков-подводников. Может, его просто не было на корабле в достаточном количестве, чтобы обеспечить всех 144-х человек? Это одна из версий.