Атомка - [147]

Белланже полез в лежавшую перед ним на столе папку с делом и вытащил снимок, на котором трое выдающихся ученых сидели за большим столом. Эйнштейн, Мария Кюри, Аррениус… Провел пальцем по их лицам — ученые хмуро смотрели в объектив.

А Микаэль между тем продолжал:

— Так вот, значит, Люнар откопал научную документацию, имеющую отношение к открытиям Аррениуса, сделанным в то время, когда этот шведский физикохимик бурил в Исландии скважины и брал пробы льда. Судя по тому, что Фабрис прочитал, ученый нашел тогда вблизи одного из вулканов вмерзшую в лед гидру, причем образец с гидрой был взят с глубины, где возраст льда составлял больше восьмисот лет. Аррениус исследовал лед, обнаружил в его составе сернистый водород и частицы радиоактивной вулканической породы, но… но на этом остановился.

— Как это «остановился»?

— Странно, конечно, но после этого не нашлось ни единого документа, ни единого результата — будто Аррениус перестал что бы то ни было записывать.

— Записей не нашлось, потому что он продолжал их в той таинственной тетрадке…

— Да, скорее всего, так. Должно быть, он сделал выдающееся открытие. Выдающееся и основополагающее. И кажется, я теперь знаю, в чем оно состоит, Никола.

Белланже еще больше сосредоточился:

— Заинтриговал…

— Мне сразу пришли на ум крошечные гидры из аквариумов в подвале Шеффера. Потому я в его подвал и пошел — хотелось кое-что проверить самому. Я взял по три облученных гидры из каждого аквариума, положил их в полиэтиленовые пакетики, засунул в морозилку, надписав на каждом пакетике уровень зараженности, подождал часок, вынул пакетики и оставил размораживаться. Правда, ускорил процесс, пользуясь обычным феном, которым сушат волосы.

Белланже встал, повернулся к окну, постоял там, вцепившись руками в батарею и глядя на ночные огни. Он всегда любил рождественские праздники, особенно если шел снег. Улицы выглядели такими прекрасными, люди — такими счастливыми, такими нарядными… Смотришь — и забываешь о рутине. О преступлениях, о тьме, которая им сопутствует…

Он тяжело вздохнул, ему было сейчас так плохо.

Потому что он вроде бы понял.

И то, что дальше сказал Микаэль, подтвердило его догадку.

— Сколь бы невероятно это ни показалось, гидры, у которых был самый высокий уровень радиоактивности, вскоре начали шевелиться, Никола! Они были… они остались живы, но, пока эти гидры находились в морозилке, время для них остановилось! Вот они сейчас передо мной — в своем аквариуме: живехонькие и в отличной, как говорится, форме. Думаю, именно это Аррениус случайно и открыл, думаю, та пролежавшая восемьсот лет во льду гидра, которую он отогрел, ожила. Наверное, он написал об этом в вашей таинственной рукописи, оставил там протоколы своих экспериментов, свои выводы. И гидра, должно быть, так и осталась навсегда символом или… и подопытным животным для тех, кому попала в руки рукопись, в память об открытии Аррениуса. В память о животинке, которая не просто интересовала ученого, а, можно сказать, завораживала. Слушай, ты отдаешь себе отчет в том, что означает это открытие?

Молодой руководитель группы немножко постоял, глядя в пространство, потом, все так же молча, подошел к вешалке, достал из кармана куртки сигарету.

— Спасибо, Микаэль. Пока! Счастливого тебе Рождества!

— Но…

Но Белланже уже отключился.

Он так и не прикурил, так и не сдвинулся с места.

Позже он попробовал связаться с Шарко, и у него ничего не получилось — только и смог, что оставить на автоответчике комиссара сообщение с просьбой позвонить как можно скорее. Домой он не пойдет — надо свести воедино все разветвления дела, которое они расследуют. У него, как и у других — у сотрудников Интерпола и служб внутренней безопасности посольств, — не будет праздника. Не до сочельника, не до Рождества им сегодня.

Капитан полиции сел в кресло поглубже, обхватил голову руками.

Не зря его преследовали лица безымянных детей, лежавших на операционном столе. Теперь он знал, какая судьба их ожидала.

67

— А помнишь, в аэропорту, перед тем как я улетела в Альбукерке, ты пообещал, что в Рождество мы будем есть устриц и пить вино? На самом же деле… сейчас уже восемь вечера, я сижу в пижаме, мы едим черт знает что с черт знает какой посуды, и все это в черт знает какой больнице, где вокруг одни беременные! Я в жизни не видела столько беременных на квадратный метр…

— Это суррогатные матери, в Восточной Европе сейчас модно суррогатное материнство.

Шарко лениво ковырялся вилкой в содержимом своей тарелки. Он только что приехал из посольства, где побеседовал с атташе по внутренней безопасности и начальником киевской полиции.

— Но кухня-то тут хотя бы местная? Вот эти вот… вроде равиолей с пюре и свининой внутри, они — национальное блюдо? Не забудь: мы ведь в лучшей клинике столицы Украины.

— Если и так, все равно надо относиться к этим вроде-равиолям с осторожностью — вдруг радиоактивные?

Они смотрели друг на друга улыбаясь, но улыбки были слабые, неуверенные. Им бы и хотелось пошутить, повалять дурака, а душа не лежала к шуткам. Они оба чуть не погибли, и снова они в больнице, и перед ними подносы непонятно с чем…