Атолл - [59]

— Посмотри!

Тони что-то проворчал, но повернулся и открыл глаза. Вдруг зрачки его расширились, он замер, задержал дыхание, затем раздвинул москитную сетку, поднялся, выхватил жемчужину из рук помощника и начал рассматривать ее сквозь специальное стекло, увеличивающее предметы. Сквозь него видны все Поры на коже и линии на ладони. Наконец он возвратил жемчужину ныряльщику, посмотрел на него и спросил:

— Откуда ты?

— С Макемо.

— Когда ты ее нашел?

— Только что.

— Ты показывал ее кому-нибудь?

— Мин Тао-лаю.

— И кому еще?

— Больше никому.

— И что он сказал?

— Он дает пятьдесят тысяч франков.

Тони сощурил свои маленькие глазки и лукаво улыбнулся:

— Вот как! Пятьдесят тысяч! Да…

Ныряльщик изменился в лице. Видимо, Тони ему не верил.

— Правда, пятьдесят тысяч! Спроси у него, если думаешь, что я обманываю.

Тони не отвечал. Он долго молчал. Под конец он спокойно произнес:

— В Папеэте твоя жемчужина стоит двести тысяч франков. Если хочешь, я возьму ее у тебя за сто восемьдесят тысяч. Должен же я тоже немного заработать!

Нужно было видеть в этот момент лицо ныряльщика с Макемо! Он ничего не понимал. Он думал, что Тони над ним смеется. Но Тони открыл свой небольшой железный ящик, вытащил из него восемнадцать пачек по десять тысяч банкнотов и положил их на покрывало.

— Ну, согласен?

Ныряльщик посмотрел на деньги и сказал:

— А куда положить все эти деньги?

Тони пошарил глазами по хижине, вытащил корзину для рыбы, опорожнил ее и протянул ныряльщику, который ушел, не произнеся больше ни слова.

Этого ныряльщика звали Пунуа. Теперь его стали звать «Пунуа Сто Восемьдесят Тысяч Франков».

«Вот человек, избранный богом», — говорили старики о Пунуа Сто Восемьдесят Тысяч Франков. Но они перестали так говорить; когда стало известно, что он не только не произнес утренней молитвы ныряльщиков в тот день, когда нашел жемчужину, но вообще никогда не молился. Тем не менее он был бесстрашный ныряльщик и удача сопутствовала ему.

Матаоа много думал об этом случае. Кому поведать свои сомнения? Моеата слишком набожна, с ней нельзя на эту тему беседовать. Он решил поговорить с отцом. Мато ответил неопределенно. «Надо молиться, так делали всегда», — сказал он и тут же заговорил о чем-то другом. Его сознание казалось в последнее время затуманенным. Не был ли он снова в плену таравана? Значит, бог не внял его молитве в первый день сезона.

Беспокойство не покидало Матаоа. Каждое утро он произносил одну и ту же молитву. Была ли она данью уважения богу и страху перед ним или лишь проявлением заботы о собственной выгоде? Где тут правда? Не докучали ли эти просьбы господу богу? Ведь нередко старики говорят одно, а на деле происходит совсем другое. Разве бог только что не послал самую прекрасную жемчужину, когда-либо найденную на Туамоту, молодому парню, который ничего не просил у бога и лишь делал свою работу?

— Как ты считаешь? — спросил Матаоа у Хаамару. Хаамару, возившийся с веревкой, задумался.

— Не знаю. Делай, как считаешь лучше, — пробормотал он наконец.

Матаоа понял, что прежде всего он должен поступить так, как ему подсказывает совесть. Он решился. Другого выхода не было. Матаоа хотел быть честным и обратился к богу с такими словами: «Я не хочу более повторять Вам то же самое каждый день, Вы знаете почему».

В этот день удача сопутствовала ему. Бог согласился.

Таравана

Какая странная вещь таравана! Фельдшер (таитянин, учившийся медицине у попаа) говорил, что под действием давления воды кровь отливает от головы и более не омывает мозг ныряльщика. Вот тогда-то ныряльщик и становится таравана. Поэтому заболевших лечат уколами папаверина, который гонит кровь обратно к голове. Но фельдшер не мог объяснить, почему человек, ставший таравана, поступает так или иначе.

Вот ныряльщик сорока лет принес домой камень и положил его на жаровню, считая, очевидно, что это рыба. Затем он попытался его съесть и только тогда заметил, в чем дело. «А ведь он не такой жирный, как оири!» — рассмеялся он.

Другой, с седыми волосами, вообразил, что находится на Хикуэру и, как в старой легенде, проплыл только что под водой от камня Кокека до камня Оэка, собирая на пути перламутровые раковины: теперь он имел право взять любую девушку, какую захочет. Жена пыталась его урезонить, но старик положил раковины в корзину, зашел в одну из хижин и сказал родителям, чтобы они вышли и оставили его наедене с их четырнадцатилетней дочерью.

Третий таравана сидел, уставившись на песок. Он заметил тень проходившего мимо мужчины и потребовал, чтобы по нему больше не ходили. Прошел другой, его тень тоже скользнула по таравана. Таравана вскочил и ударил ничего не подозревавшего человека. Тот быстро утихомирил его и спокойно, но твердо сказал: «Иди сделай укол». Таравана пришел в себя и согласился: «Ты прав». Он пошел в медпункт, там ему ввели папаверин. Ему стало стыдно, он отправился в кокосовую рощу, где китаец торговал спиртом, и напился до беспамятства.

Один старик с Апатаки, несмотря на свои семьдесят два или семьдесят один год, чувствовал себя в море как рыба. В пироге он обретал уверенность в себе, командовал своей старухой и прекрасно ориентировался на глубине. Но на суше он вновь становился робким, как малый ребенок, за каждым его шагом приходилось следить.