Атлантида священная (из действительности доисторических времен) - [9]

Высокая, очень высокая даже для атланток, царица Тофана стояла перед своим отражением в большом, во всю стену, зеркале, и смотрела на себя как бы со стороны, безжалостно отыскивая в собственном облике новые черты, какие-то малейшие изменения, почти незаметные черточки, которые бы указали ей на начавшееся разложение. Жадно выискивала она эти признаки, известные ей одной, хотя сердце ее замирало от какого-то нового ощущения, неведомого ей до этой минуты.

Страх, – мелькнуло что-то. Неужели?.. Неужели это и есть тот самый страх, появление которого предвещает крах силы, гибель всего?.. Царица отогнала от себя, как назойливое насекомое, эту мысль, – но надолго ли?

Но никаких внешних изменений она не находила в собственном облике. Перед ней стояла юная женщина, все такая же юная, несмотря на время, оставшееся позади. Так же гладка, мрамору подобна, была ее белая кожа, скрывавшая под собой сложный и безупречно настроенный механизм органических взаимодействий и омических реакций. Именно об этой безупречности говорили и само состояние этой кожи, ее ровный цвет и матовая бархатистость, и яркий блеск глаз, присущий атлантам и удостоверяющий их высшее происхождение, и весь облик царицы: мягкие линии плеч и бедер, упругие ноги и вздернутые ягодицы, грудь, наполненная избытком жизненной силы и не требующая пока никакой внешней опоры. Так в чем же дело? Откуда ее беспокойство, такое непонятное и даже – подумать только! – вызвавшее в ней страх?..

Простого ответа не было. Чтобы получить ясное понятие обо всем, что происходило и в ней самой, и вокруг нее, – для того и готовилась царица Тофана. Готовилась тщательно, ибо на Общение с высшими Силами нельзя было явиться с разбега из гущи земной жизни: требовалось очищение. Очищение внешнее подходило к завершению, – оставалось накинуть платье и приладить на непокорные кудри корону. Об очищении внутреннем царица, надо сказать, не слишком задумывалась, привыкнув к мысли о собственной непогрешимости. Очищение требуется, к примеру, челядинке Оркии, которую скоро нельзя будет допустить к обслуживанию хлева, не то что покоев царицы, – так она набралась грязи, путаясь по углам со всеми без разбора… Или повару из колонистов, седому уже мужчине, который, однако, не стесняется в глаза – страшно подумать! – лгать. Да мало ли кому еще! Всю эту челядь, учи их, не учи, – надо изолировать от себя, давно она об этом говорит царю Родаму. Но только он со своими устаревшими отцовскими заветами и слышать ничего не хочет об этой изоляции. Вот и допомогались человекам! До того, что и сами стали пропускать в себя их же черноту. Так, пожалуй, можно дойти до того, что засоришь в себе все до одного каналы, и будешь тогда… Царица запнулась, не решаясь дойти до напрашивающегося определения, и медленно произнесла:

– Будешь и сама, как человек…

Мысль эта была ясна и тверда, как все мысли «оттуда». Царица невольно взглянула наверх – не явился ли кто до времени на беседу с ней, – она ведь еще не готова. Но нет – в глазах ее, и открытых, и закрытых, изменения картины не было. Вот, пожалуй… Но что это? Царица снова и снова открывала и закрывала глаза, надеясь, что наваждение пройдет. Однако все было тщетно: в закрытых ее глазах, этом источнике высшей радости, знания и самой неиссякаемой жизни, – стояла какая-то невиданная до тех пор серая пелена. Никакого проблеска света, ни единой цветовой полоски, не говоря уж о ярких картинах Земли или иных миров, обычно являющихся ей по первому желанию. Царица кинулась к алтарю и ощутила, как холод начал просачиваться в ее тело: неугасимый Огонь, наместник на земле Единого, погас.

Но и тут царица не задумалась. В поисках виновного она бросилась звонить во все колокольчики, стоявшие и висевшие в изобилии в ее спальне. Видя, что никто не появляется, она выбежала в длинный коридор, крича и браня слуг.

Ей пришлось обежать все четыре верхних этажа дворца, подняться даже на плоскую крышу, превращенную по ее желанию в цветущий сад, – дворец как вымер. Все еще бегом, с сердцем, непривычно колотящимся неровным каким-то боем, она спустилась по устланным коврами лестницам на нижние, подземные жилые этажи, которые не любила, и где бывала лишь в крайних случаях сильной жары (что случалось на Посейдонисе все реже, слава Единому) или угрозы землетрясений.

Царица проходила покой за покоем, освещавшийся при ее приближении как бы сам собой, но не встречала никого. Она уже не думала о том, что челядь, видно, покинула дворец, напуганная ее недавним приступом ярости, и мысль о неповиновении человеков уже не трогала ее. Но где же была ее свита, ее наиболее близкие приближенные, с которыми она примчалась сюда разъяренная, как божество Чиченов, слава Единому, оставивших Атлантиду и перебравшихся на остатки югозападного материка Мус?

Почти в беспамятстве от непонятной слабости шла царица все вглубь и вглубь, спускаясь по красиво убранным прочным лестницам ниже, ниже и ниже. На площадке последней лестницы, уже не каменной, а металлической, освещенной едва заметным светом над свинцовой дверью, непроницаемой, как стена, она поневоле остановилась: идти ниже было некуда. Слабеющими руками царица прощупала те места на двери, в которых обычно бывают замки или запоры, – ничего не было. Царица успела подумать, что дверь эта скрывает тайну и потому заперта мыслью. Кто бы мог запереть подобным замком эту дверь, как не царь Родам?.. Чувствуя, как коченеет в этом каменном панцире ее тело не только снаружи, но и изнутри, и смирившись уже с тем, что мысленная мощь, которая одна бы могла сейчас помочь ей, оставила ее, царица из последних сил прошептала: