Атлантида - [2]

— Стало быть, вывод допустим лишь один: под материком Атлантиды имелись неизмеримейшие пустоты. Что же должно было произойти, когда материк рухнул в них? Середи океана вдруг разверзлась чудовищная пропасть: воды ринулись в нее со всех сторон. Естественно, должна была обнажиться Сахара, обмелеть Средиземное море, появиться острова… так мы все наблюдаем и в действительности! Произошло новое мироздание… вы представляете себе эту картину?

Профессор воодушевился и слегка взмахивал руками, глаза его разгорелись.

— Что же должно было повлечь за собой перемещение к югу триллиона триллионов тонн воды? — продолжал он. — Ясно — резкий наклон к югу же земной оси; в силу перегружения и нарушения равновесие он медленно продолжается и по сей час. От этого мелеет Балтийское море и уменьшается количество вод в Северном полушарии; отсюда изменение климатов. Гибель Атлантиды возродила Европу: она оборвала ледниковый период в ней, дала ей «толчок расцвета».

— И вы допускаете, что человечество видело эту катастрофу? — усомнился я.

— А несомненно-с! — ответил профессор: — человек не только жил в ледниковый период, но даже у нас, в дикой Европе, вырезывал уже на бивнях мамонта сцены охоты за ним.

— И вы полагаете, что население Атлантиды было так же культурно, ну, скажем, как египтяне?

— Выше… куда выше!!! Оно было просвещеннее нас! Мир переживает Бог весть какую по счету эру расцвета!

— Да может ли это быть? Ведь кругом же глубочайший каменный век был, всюду одни дикари, полу-орангутанги жили?

— А Китай? — возразил профессор: — разве он тысячи лет не находился в точно таких же условиях? Культура древней Греции, которой так гордится Европа, — из семян Атлантиды! Представляете себе это зрелище… — с большим подъемом добавил он и откинул назад голову, как бы увидав что то сквозь густую зелень листвы. — Голубое небо и по нему летит вереница серебряных кораблей с последними атлантидцами?

Он вдруг поразил меня необыкновенным сходством с ожившим и важным фарфоровым китайцем.

— Корабли? почему же по воздуху?.. — удивился я.

— Да, у них были не наши жалкие аэропланы и дирижабли, а настоящие воздушные корабли! Повторяю, атлантидцы знали больше нашего! А на кораблях группы людей, — среди них — Зевс, величайший художник — Аполлон, первейшие красавицы — Венера и Диана, весь цвет ума и таланта…

— Вы поэт!!!… — сказал я. — Картинка для фантастического романа действительно прекрасная!

Профессор покачал головой.

— Не фантазия это!… — задумчиво проронил он: — фантазия всегда позади действительности!…

Со стороны дома появился торопливо шедший, полный и плечистый господин в белом фланелевом костюме, и я узнал в нем своего приятеля. Панама его была сдвинута почти на затылок, маленькую темную бородку, как пробор, рассекала по- средине полоска седины.

Увидав меня, Иволгин протянул вперед обе руки.

— Вот он?!… Здорово, дружище!!.. — воскликнул он, подходя к нам и вглядываясь в меня карими глазами. На профессора он не обратил ровно никакого внимания.

— Отцы мои, да какой же мы чемодан приобрели?!… — добавил он, погладив меня по животу и садясь между нами.

— Да и вы ничего себе… тоже по всем трем измерениям вспухли!.. — ответил я.

— Да, да!! погрузнел, отяжелел!.. — улыбаясь, согласился Иволгин: — что поделаешь, «и хором бабушки твердят — как наши годы-то летят»?..

Начались обычные расспросы. Во время них я убедился, что полнота Иволгина была нездоровой; на лице его лежал бурый оттенок, оживившиеся ненадолго глаза утратили блеск и закрылись усталыми.

— Да вы здоровы ли? — спросил я.

— Как бык!.. — был ответ. — Заработался немного…

— Верно! — подтвердил профессор: — пересаливаете, мой друг!..

— А над чем вы работаете?

— Мы с профессором вместе трудимся… в области спиритуалистики!

Я изумился. Этот завзятый естественник и здоровяк был так далек всегда от всего туманного и фантастического!

— Вот так история?!.. — проговорил я: — да вы не столы ли уж вертите?

— И столы вертим!.. — подтвердил он, — а вы чему удивляетесь? «Многое есть на свете, друг Горацио» и пр.!

— Что же вас в этом деле интересует? Чего вы достигли?

— Интересует неведомое. А достигли многого: сейчас мы ведем очень важные переговоры с Зевсом.

— С кем?! — с изумлением спросил я. Мне показалось, что приятель шутит или с ума сошел, но нет — выражение его лица, также как и его соседа, было вполне нормальное и серьезное.

Я легонько дернул его за рукав.

— Почтеннейший, а у вас здесь все благополучно?.. — вполголоса осведомился я и показал пальцем себе на лоб.

Иволгин и профессор посмотрели друг на друга и улыбнулись.

— Видите… — обратился к нему профессор: — таков вообще суд общества — что непонятно, то и ненормально!…

— Вполне хорошо, дорогой мой!.. — ответил мне Иволгин. — Я должен вам призваться, что пятнадцать лет наблюдений за душевнобольными убедили меня, что еще неизвестно, кто более ненормален — они или мы, здоровые!

— То есть?

— Да то, что весь мир, каждая вещь в нем в действительности вовсе не то, за что мы их принимаем! Вот хотя бы небо — голубое ведь оно, а на деле никакой голубизны там нет и междупланетные просторы черны, как сажа в трубе! Если мы с вами не больны, видя «голубое» небо, то почему же считать больными тех, кто видит его черным? Это не признак болезни, а просто, как и все «галлюцинации», есть результат большей восприимчивости или чуткости человеческого аппарата. Скажу образней: мы, здоровые, — это люди, идущие в густом тумане по узкому гребню высокой стены. Мы не видим сквозь него ничего, а только подозреваем. А для других завеса кое-где распахивается… это, по-нашему, сумасшедшие!