Атлантида - [39]

И опять он брел по водной пустыне рука об руку с Ахляйтнером и с чадящими вдовами. И опять с огромным трудом вместе с юной почитательницей Кропоткина волок вверх и вниз по лестнице голого мертвого кочегара. Повторились ссора женщин и нагоняй Фюлленбергу и человеку из курилки, и повторения эти становились с каждым разом мучительнее. Опять появился гомункул в стеклянном шаре, а с ним и доктор Вильгельм. Гомункул развивался, световые эффекты не прекращались. Терзания и полнейшая беспомощность перед лицом этой череды мучительных видений заставили наконец взбунтоваться затравленную, алкавшую покоя душу Фридриха, и он сказал вслух: «Зажги огонь разума! Зажги огонь разума, о владыка небесный!» Затем он приподнялся на постели и понял, что Роза, служанка, стояла перед ним с зажженной свечой. Она спросила:

— Вам плохо, господин доктор?

В каюте что-то затрещало. Девушка ушла. Качки не было. Или это не так и ход «Роланда» уже утратил прежнюю плавность? Фридрих напрягся и прислушался: шум винта под водой был все таким же мерным. Затем с палубы послышались монотонные возгласы и скрежет шлака, сбрасываемого за борт. Стрелки часов показывали пять. Значит, после первого пробуждения Фридриха прошло три часа.

Снова скрежет и лязганье: новая партия шлака нырнула в Атлантический океан. Может, это сотоварищи покойного кочегара сбросили шлак? Фридрих услышал крики детей, затем плач и причитания истерички из соседней каюты и, наконец, голос Розы, старавшейся угомонить маленького Зигфрида Либлинга и болтливую Эллу. Зигфрид больше не хотел ехать на пароходе: он ныл, канючил и требовал, чтобы его отвезли обратно к бабушке в Луккенвальде. Фрау Либлинг бранила Розу и возлагала на нее ответственность за поведение детей. Фридрих слышал, как она закричала:

— Довольно портить мне нервы, дайте поспать!

Все эти впечатления не помешали Фридриху снова уснуть. Ему приснилось: вместе со служанкой Розой и маленьким Зигфридом Либлингом он находится в спасательной шлюпке, качающейся на волнах спокойного, с зелеными отсветами, моря. На дне этого суденышка почему-то лежит множество золотых слитков, очевидно, тех, что предназначаются для вашингтонского банка и должны находиться на борту «Роланда». Они лавируют какое-то время — на руле сидит Фридрих — и входят затем в некую светлую, гостеприимную гавань на одном из Азорских либо Канарских островов или же на Мадейре. Они уже подходят к причалу, но тут Роза спрыгивает с шлюпки и, держа маленького Зигфрида высоко над головой, доплывает до берега. Ее подхватывают какие-то люди, и вскоре она скрывается вместе с ними и с малышом в одном из стоящих в порту белоснежных зданий. Когда Фридрих причаливает, на мраморных ступеньках набережной его, к великой радости, встречает давний друг Петер Шмидт. Это тот самый врач, свидание с которым Фридрих в ответ на расспросы назойливых попутчиков выдавал за главную цель своей поездки. Неожиданно встретив его после многолетней разлуки здесь, на фоне белого южного города, он сам несказанно удивляется той радости, которую ему принесло это свидание. Как могло случиться, что он почти никогда не вспоминал такого великолепного человека и верного друга юности?

— Как хорошо, что ты сюда явился, — сказал Петер Шмидт, и Фридрих почувствовал себя так, словно его давно уже ждали.

Друг молча провел его в портовый постоялый двор, и здесь Фридриха охватило доселе незнакомое ощущение защищенности. Он подкрепился, стоя у буфетной стойки лицом к лицу с padrone[31] этого заведения, немцем, который, сцепив кисти рук, крутил большими пальцами и слушал, как Шмидт говорит:

— Город невелик, но он может развернуть перед тобою целую картину. Ты найдешь здесь людей, высадившихся навсегда.

Согласно договоренности, существовавшей в этом странном, озаренном слепящим светом, безмолвном городе, здесь объяснялись с помощью ничтожного количества слов. Все тут было исполнено нового, немого, внутреннего смысла. Но Фридрих сказал:

— Я всегда считал тебя наставником, указующим путь к неизведанным глубинам нашего предназначения!

Такими словами он хотел выразить свое благоговение перед таинственной сущностью друга. А тот ответил:

— Да, да, но это лишь начало. И все-таки здесь можно уже кое-что узнать о том, что скрывается под поверхностью.

После этой реплики Петер Шмидт — он был фриз родом из Тондерна в Шлезвиг-Гольштейне — привел Фридриха в порт. Тот оказался очень маленьким. Там было много старинных судов.

— Fourteen hundred and ninety two,[32] — сказал Петер Шмидт.

Это был год, когда совершилось событие, о четырехсотой годовщине которого часто шла речь среди американцев на борту «Роланда». Фриз указал на две каравеллы и объяснил Фридриху, что одна из них — это «Санта-Мария», флагманский корабль Христофора Колумба.

— Я, — сказал фриз, — прибыл сюда с Христофором Колумбом.

Все услышанное не вызвало у Фридриха никаких сомнений. И когда Петер Шмидт сообщил, что деревянную обшивку все более приходящих в упадок каравелл называют legno santo[33] и по праздникам сжигают в каминах, ибо в них заложен дух познания, ничто в этом не показалось Фридриху загадочным. В море виднелся третий корабль, у которого на левом борту поближе к носу зияло огромное черное отверстие.