Атлантический рейс - [31]

Лысоголовый,

С тощей шеей.

Жабо судьи,

Угрюмый взгляд...

Какие чудища страшнее

Птиц, что дохлятину едят?..

Но из селений ваших тесных,

В бездонную взмывая синь,

Он видит даль степей окрестных,

Восход луны и звезд небесных,

Безмолвье гор и мир пустынь...[6]

Грифы – живые памятники недавнего прошлого африканских городов. В грязных, лишенных каких-либо средств очистки селениях эти птицы были единственными санитарами. Нынешний Конакри – чистый, культурный город, но птицы не покидают его. Привыкнув к одному месту, они не улетают в другие края.

Вечер мы проводим в клубе советского посольства. Здесь большой, уютный кинозал, библиотека, столы для настольного тенниса. Нас окружают смуглые мужчины и женщины в белых рубашках, коротеньких брюках – шортах, в белых гольфах. Это все советские люди – сотрудники посольства и торгпредства, инженеры, различные специалисты. Смотрим кинофильм «Последний дюйм». Перед фильмом – киножурнал. Заснеженная Москва, люди, спешащие по белым, морозным улицам, мелькающие валенки и поднятые воротники шуб. В зале то и дело возникают дружные аплодисменты.

У нас есть свободное время, и хочется поближе познакомиться с Гвинеей. На другое утро мы покидаем Конакри. Мы плывем в нашей судовой лодке на остров Касса, расположенный в нескольких милях от гвинейского побережья. Вот он, как волшебная сказка, поднимается из океана, скалистый, покрытый пальмами, в пене приливного наката, с тугим гулом бьющего в прибрежные утесы. Прыгая с волны на волну, наша лодка огибает каменистый мыс и сворачивает налево, в тихую лагуну.

В детстве и юности начитавшись книг Майна Рида, Жюля Верна и Фенимора Купера, я грезил путешествиями. Мечта о далеких, неведомых странах, о Южной Америке и Африке, как маленький огонек, теплилась в душе долгие годы; он согревал меня и в Ленинграде, в суровые, голодные дни блокады; мечтал я об Африке и в пылающем Кенигсберге и в снегах Камчатки, где после окончания института мне пришлось работать долгие годы. Мечта моя не была бесплодной. Мечтая, я стремился к встрече с «Черным континентом» – и встреча состоялась: я побывал в Гвинее, Сенегале, Гане. И уж близкими, знакомыми стали названия африканских городов: Дакар, Конакри, Такоради.

Теперь мы снова на далеком жарком берегу. Лодка ткнулась в песок, я соскакиваю в теплую воду и бегу к берегу, над которым склонили свои густые кроны кокосовые пальмы. Легкий накат широким пенным языком лижет вогнутую полумесяцем лагуну; он набегает на берег и долго катится по песку, перебирая с шорохом острые обломки раковин и кораллов, круглую, обкатанную гальку...

Впереди почти целый день. Целый день на тропическом острове, под сухим шелестом плотных пальмовых листьев. Как это много и как мало! Захватив из лодки чемоданчик с фотоаппаратом, ластами, маской и трубкой для подводного плавания, я отправляюсь в небольшое путешествие по острову.

– Иди, я тебя догоню! – машет мне рукой Виктор из воды.

Вскоре смех купающихся остается позади. Лес – настоящие джунгли, густые, непроходимые. Лес манит меня своей таинственностью. Он совсем рядом. В переплетенном лианами кустарнике слышен громкий треск... Мое сердце замирает, и я с напряжением всматриваюсь в зеленую чащу. Конечно, на этом острове я не увижу слонов, из кустов на меня не бросится носорог. На такие приключения рассчитывать не приходится, но что-нибудь интересное, необычное, по крайней мере для себя, я здесь обнаружу. Итак, лес? Нет, сначала – побережье. Весь берег завален живописными глыбами. Ветер и вода немало над ними потрудились: просверлили в глыбах отверстия различных форм, бороздки, углубления. Каменные изваяния столь забавны, что мимо них трудно пройти. Кажется, что здесь долгие годы работал великан-скульптор. Между камнями – песчаные пляжики, груды целых и битых раковин, мелкие лужицы, в которых ползают ярко-красные морские звезды и колючие ежи. Я ставлю на камень чемоданчик, достаю фотоаппарат, и, пожалуй, вовремя: откуда-то из-под камня выскочили два рака-отшельника. Подняв высоко свои раковинки, они наперегонки бросились к пустой ракушке, лежащей на дне посредине лужи. Один рак оказался проворнее другого – он первым подбежал к ракушке, вытащил из своей старой, уже, наверно, ставшей тесной раковины нежное, почти прозрачное тело и быстро юркнул в новый домик. Отставший соперник подскочил, но не тут-то было! – навстречу ему угрожающе раскрылись две клешни. Неудачник потоптался вокруг и понуро побрел прочь, а рак-отшельник, убедившись, что его соперник ушел, вылез из нового домика и, засунув в него клешню, стал там, внутри, что-то подчищать. У раков-отшельников передняя часть тела закована в плотный панцирь, а задняя – нежная, прикрытая тонкой, прозрачной пленкой. И поэтому ракам приходится подыскивать себе раковинку или губку с отверстием и прятать туда свое тело. Так они всю жизнь и таскают с собой раковину, лишь по временам меняя ее. Сфотографировав рака, я встал. Рядом, за соседним камнем, бродили в воде три серые цапли и что-то высматривали в лужах, а из-за моего чемодана выглядывала крупная изумрудно-зеленая ящерица. Я протянул к ней руку, ящерица зашипела, как змея, раздула свою блестящую шею и встала на задних лапках. Щелкнул затвор аппарата, и ящерица стремглав метнулась прочь... Потом я увидел птицу. Она сидела на песке и долбила глянцевым клювом раковину. Это была ворона, но только необыкновенная: не серая, а черная с ярко-белой грудью. Посмотрев на меня глазом-бусиной, ворона отошла от раковины и залезла в лужу. Я поднял аппарат, но в этот момент кто-то пребольно цапнул меня за голый, торчащий из сандалеты палец. Испуганно вздрогнув, я посмотрел вниз: там внимательно рассматривал мою ногу небольшой сухопутный краб. Я пошевелил пальцем – краб боком отскочил в сторону. Я замер. Краб осторожно подбежал поближе и завращал своими глазами-телескопчиками. Как видно, он был таким же любопытным, как и я. Как бы его сфотографировать? Ну-ка сейчас... Я наклоняюсь... Так, еще чуть поближе... Но нет, выдержки у краба не хватает. Не спуская с меня глаз, он отбегает на пару метров в сторону.