Атлантический рейс - [21]

Но Жаров не дослушал меня. У него было отвратительное настроение: наживка не ловится, трал за тралом возвращается на судно пустым, с берега от начальства ругательная телеграмма пришла, а тут я еще со своими фокусами. Недовольно, сухо покашливая, Жаров покидает меня.

– Ах ты, мерзкий «огурец»!.. – говорю я, прижавшись носом к холодному стеклу. – Неужели мне могло показаться?

Голотурия вздрогнула, и из ее чрева выскакивают... две знакомые рыбки – узенькие, серебристые, с черными бусинками глаз. Нет, конечно, мне не показалось: просто эти рыбки живут вместе с голотурией. Это так называемый симбиоз – совместное, взаимовыгодное существование различных видов животных. Во время опасности рыбки прячутся в голотурию, а потом выплывают из нее. Рыбки по-латыни называются «фиерасфер», они достигают величины в 8-10 сантиметров.

Отсадив рыбок в другую банку, я сую руку в аквариум и достаю голотурию, чтобы рассмотреть ее поближе. Животное напрягается, и... прямо в лицо мне ударяет тугой фонтан воды, ила и каких-то кишочек. Снимая с губы кусок кисловатой пленки, я опускаю животное обратно в аквариум. Что же произошло? Спасаясь, голотурия выстрелила в меня всеми своими внутренностями. В заряд пошло все, даже кишечник и оба легких. Но животное не погибнет: пройдет немного времени, и утраченные органы восстановятся в прежнем виде.

Так проходит этот день.

Вечером мы собираемся в лаборатории. Торин, удобно устроившись на диване, изучает материалы прошлогодней тунцеловной экспедиции. Виктор склонился над микроскопом, а Саша строчит длиннющее письмо домой своей жене. Женился он буквально накануне ухода в рейс, попал, как говорится, не с корабля на бал, а со свадьбы на корабль и очень тяжело переносит разлуку со своей супругой, медсестрой детской больницы. Покусывая кончик карандаша, он смотрит в дверь лаборатории на быстро темнеющее небо, а видит, наверное, не золотисто-алые облака, окрашенные последними лучами заходящего солнца, а стройную фигурку на сыром, пустынном пирсе.

Пришивая к картону высушенного краба, я тоже думаю о жене. Что-то ты сейчас делаешь, чем занята? Опять мы расстались с тобой, и надолго. Да, расставания, разлуки преследовали нас всю жизнь, начиная с самого первого дня нашего знакомства... Судьба моряка!

– Иванов! Юрий... – потряс меня за плечо Виктор. – Хватит мечтать, иди-ка лучше посмотри, какие отличные кольца.

Вздохнув, я откладываю краба в сторону и заглядываю в окуляры: днем Жаров снял с нескольких сардин чешую, отмыл ее от слизи, жира и поместил по штучке между двумя тонкими стеклами, скрепив их кусочками лейкопластовой ленты. Теперь чешую можно посмотреть в бинокуляр. Но для чего? Может, на ней что-нибудь написано? Да, написано. Ведь чешуя – это не что иное, как свидетельство о возрасте рыбы.

Я настраиваю окуляры. Каждому, конечно, приходилось видеть годовые кольца на распиленном поперек дереве. Нечто подобное напоминает под увеличением и рыбья чешуя: на ней так же, как на древесном пне, видны годовые кольца. Теория их образования такова: интенсивнее растет рыба в летнее время, когда создаются наиболее благоприятные условия для питания. Зимой же рыба находится на глубинах в полусонном состоянии, плохо питается, жизненные функции ее замирают. Вот эта разница в жизнедеятельности организма рыбы в различные периоды года и отражается на чешуе в виде широких колец, соответствующих хорошим условиям жизни в весенне-летний период, и в виде узких колец, образовавшихся зимой. Сосчитав количество летних колец, разделенных друг от друга зимними кольцами, можно определить, сколько лет прожила рыба.

У сардины годовые кольца образуются в результате сезонных изменений: период дождей, соответствующий зиме в Африке, заставляет косяки сардины покидать прибрежные воды океана, сильно опресненные ливневыми потоками; в это время рыба питается плохо, и на ее чешуе валики, образующие кольцо, откладываются более плотно друг к другу. Когда же дожди прекращаются и наступает лето, рыба возвращается к богатым пищей берегам, начинает усиленно питаться, расти – все это в виде более широкого кольца отображается на маленьком блестящем «свидетельстве».

– Три года, – говорит Виктор, – как ты считаешь?

– Да... пожалуй, три, – соглашаюсь я и вытаскиваю из-под дивана новый картон: нужно пришить к нему для просушки морских ежей и упругую веточку морской водоросли.

Закончив все дела, мы покидаем нашу душную лабораторию, выбираемся на палубу и подставляем свежему вечернему ветру свои лица. В той стороне, где Африка, глухо громыхает гром и сверкают молнии, а над нашими головами мелодично и тонко попискивают в темноте морские птицы, которых матросы называют морскими голубями. Своей головой они очень напоминают голубей, а крылья у них – длинные и острые, как у деревенских стрижей, лапки же утиные, с перепонками. Днем можно видеть, как они, точно танцуя на волнах, вылавливают из воды маленьких жирных рачков. Быстро трепеща крыльями, птицы как бы ходят по волнам, и вода не расступается под ними. Ночью морские голуби летят на яркий свет наших прожекторов и разбиваются насмерть, ударившись о стекло.