Атлант расправил плечи. Книга 1. Без противоречий - [54]

В те мгновения, когда ей удавалось увидеть его лицо, она замечала, что он смеется. Он смотрел на нее так, словно все понимал. Он играл не ради победы, а чтобы сделать игру тяжелее и изнурительнее для нее: он то лупил по мячу, заставляя ее носиться по всему корту, то, намеренно теряя очки, посылал мяч под левую руку и смотрел, как она мучительно выгибается всем телом, нанося ответный удар, то стоял неподвижно, позволяя ей надеяться, что не возьмет подачу, и лишь в последний момент небрежно выбрасывал руку и посылал мяч через сетку с такой силой, что достать его было практически невозможно. Дэгни казалось, что она больше не в силах двинуться, но она с удивлением осознавала, что бежит в другой конец корта, поспевает к мячу и бьет — с такой силой, словно хочет разнести его в клочья, бьет словно не по мячу, а по лицу Франциско.

Еще один удар, думала она, даже если сейчас хрустнут мои кости… Еще один удар — даже если легкие, судорожно выталкивающие воздух, откажут и я задохнусь. Потом она уже ничего не чувствовала — ни боли, ни своих мышц, была лишь одна мысль: победить, увидеть его выбившимся из сил, свалившимся от усталости и в следующее мгновение умереть самой.

Она выиграла. Может быть, он впервые в жизни проиграл из-за того, что смеялся. Она стояла неподвижно; Франциско подошел к сетке и бросил свою ракетку к ее ногам, словно знал, что именно этого она хотела. Он отошел от корта и в изнеможении повалился на траву, уронив голову на руки.

Дэгни медленно подошла к нему. Она стояла над ним и смотрела на его тело, раскинувшееся у ее ног, на взмокшую от пота рубашку и рассыпавшиеся по руке пряди волос. Он поднял голову. Его взгляд медленно устремился вверх по ногам, по шортам, по блузке — к ее глазам. Это был насмешливый взгляд, казалось, он видел ее насквозь, читал ее мысли. Этот взгляд словно говорил, что победила не она, а он.

В эту ночь она сидела за рабочим столом в старом здании станции, глядя через окно на темное небо. Ей больше всего нравилось это время суток, когда верхние рамы становились светлее, а рельсы, просматривавшиеся в нижней части окна, делались похожими на ниточки нечищеного серебра. Она выключила настольную лампу и смотрела, как над неподвижной землей беззвучно встает рассвет. Было тихо и спокойно, ни один листок не дрожал на ветвях деревьев, небо утратило свой прежний цвет и превратилось в полосу сверкающей водной глади.

В это время суток телефон молчал, словно движение остановилось на всей линии. Вдруг она услышала шаги. Вошел Франциско. Он никогда раньше не приходил сюда, но она не удивилась, увидев его.

— Что ты здесь делаешь в такое время? — спросила она.

— Мне не спалось.

— А как ты добрался? Я не слышала, чтобы подъезжала машина.

— Я пришел пешком.

Прошло много времени, прежде чем она поняла, что так и не спросила, зачем он пришел, и не хотела спрашивать.

Он бродил по комнате, рассматривая путевые листы, густо развешанные по стенам, календарь с изображением «Кометы Таггарта», снятой в момент стремительного приближения к объективу. Он вел себя как дома, словно понимал, что это место принадлежит им, — они всегда чувствовали себя так везде, куда бы ни пришли вместе. Казалось, ему не хотелось говорить. Задал несколько вопросов о ее работе и замолчал.

По мере того как за окном светало, движение на линии оживлялось, и в тишине начал звонить телефон. Она вернулась к работе. Он сидел в углу, перекинув одну ногу через подлокотник кресла, и ждал.

Дэгни работала быстро, чувствуя необыкновенную ясность ума. Она находила удовольствие в быстрых, точных движениях своих рук. Она сосредоточилась на резком, звонком звуке телефона, на номерах поездов, вагонов и заказов. Больше она ничего не осознавала. Для нее больше ничего не существовало.

Но когда тонкий лист бумаги слетел на пол, она, наклонившись поднять его, вдруг с особой остротой ощутила свое тело и его движения. Заметила серую ткань своей льняной юбки, закатанные рукава серой блузки и тянувшуюся за листом бумаги обнаженную руку. Она почувствовала, что безо всяких на то причин ее сердце остановилось, — остановилось судорожно, как в момент предчувствия. Она подняла бумагу и вернулась к работе.

Почти рассвело; мимо станции, не останавливаясь, прошел поезд. В чистом утреннем свете длинная цепочка вагонных крыш слилась в непрерывную серебристую ленту; поезд, казалось, повис над землей и, не касаясь ее, несся по воздуху мимо здания станции. Пол дрожал, в окнах дребезжали стекла. Восторженно улыбаясь, Дэгни смотрела на проносившийся мимо поезд. Она взглянула на Франциско. Он смотрел на нее, улыбаясь точно так же.

Когда пришел ее сменщик, она сдала дела, и они с Франциско вышли на улицу. Солнце еще не взошло, но там, где оно поднималось, воздух блестел и переливался. Дэгни не чувствовала усталости. Она словно только что проснулась. Когда она направилась к машине, Франциско сказал:

— Давай пойдем пешком. Вернемся за машиной позже.

— Хорошо.

Она не удивилась и ничего не имела против того, чтобы пройти пять миль до дома пешком. Это казалось совершенно естественным; естественным для реальности этого мгновенья, реальности, которая была отчетливо явственна, но словно отрезана от остального мира, непосредственна, но ни с чем не связана, как яркий островок в густой пелене тумана, — такие обостренные ощущения бывают в состоянии легкого опьянения.