Атаман Золотой - [4]

Вдруг дверь растворилась, и на пороге показался смотритель в сопровождении полицейского чина.

Ямщики вскочили с полу.

Увидев тараканьи усы городового и его мутные навыкате глаза, Андрей понял, что нужно спасаться. Он ринулся к двери, но один из ямщиков загородил ему дорогу, другой схватил сзади за ворот. Полицейский чин спросил:

— Кто таков? По какому случаю здесь?

Андрей смекнул, что не следует называть свою настоящую фамилию.

— Крестьянин Иван Некрасов. Пришел из деревни навестить дядю.

— Какого еще такого дядю?

— Игната Плотникова.

— Кто тебе позволил шляться? На съезжую!

Тетка Лукерья всплеснула руками.

— Это такого-то молоденького? Смилуйтесь, ведь он сирота.

— Молчи, баба! — крикнул смотритель.

Андрею связали руки. Полицейский пошел вперед, Андрей за ним. Спустившись во двор, полицейский заявил:

— Придется произвести обыск, Фадей Фадеич!

Смотритель пожал плечами.

— Ваша воля.

Полицейский полез на сеновал и через несколько минут вытащил оттуда парня, сказавшегося дворовым.

— Вот он, голубчик.

Парень заплакал.

— Не хнычь. Рано хныкать. Влепят полсотни лозанов, тогда и вой.

Парню тоже связали руки назади. Обоих арестованных повели на съезжую. Это была большая из толстых бревен изба, с маленькими зарешеченными оконцами, стоявшая на берегу Усолки. Сбоку от съезжей возвышался огороженный частоколом острог, а прямо через дорогу — церковь.

Полицейский впихнул пленников в полутемную избу, где уже сидело несколько заключенных. Когда с лязгом закрылся тяжелый железный засов, Андрей тоскливо оглядел свое новое жилище и его обитателей. Изба была с низким закопченным потолком и стенами. Ни нар, ни скамеек. Заключенных оказалось трое: один, пожилой, худощавый, с чахлой седоватой бороденкой, стоял возле окна и жадно глядел на ту сторону реки, где густо зеленел сосновый бор. Два его товарища лежали на полу, положив под головы кулаки. Никто не обратил внимания на новеньких.

Андрей попытался освободить от бечевки руки, но это ему не удалось.

— Помоги-ка, — попросил он дворового. — А потом я тебе развяжу.

— Что же дальше с нами будет? — спросил парень и захныкал: — Мне от господина Подосенова милости ждать нечего… Забьет он меня до смерти.

— Не реви ты, и без того тошно, — сказал Андрей.

Старик быстро повернулся. На его худом костистом лице молодо блеснули голубые, с сумасшедшинкой, глаза.

— Умел воровать, умей и ответ держать, — заговорил он насмешливо. — Сведут завтра на воеводский двор, там всем нам будет суд и расправа: кому тюрьма, кому плети, а кому и то и другое.

Андрей рассердился.

— Что ты каркаешь? Научил бы лучше, что делать.

Тот добродушно рассмеялся.

— Молодой, а уж крыльями машешь. Люблю таких. Не тужи, парень, не робей. Как поведут на воеводский двор, становись ближе к заплоту. Ежели мастер прыгать, перемахнешь на другую сторону и в лес беги, что есть мочи. Понятно, ежели удачливый ты… Я в твои-то годы, ух, как удачлив был. На коне не догонишь. Семь раз из тюрьмы бегал, да и теперь думаю о том же.

— Как же тебя, старого, будут наказывать? Разве такое дозволено?

— Эх ты, птенец! Все на этом свете дозволено, у кого деньга в мошне да плеть в руке… А что старик я, так это ты прошибку дал. Мне всего сорок годов. Состарили меня работа рудничная да тюрьма царская, но все же покуда меня дедушкой величать рано.

Отворилась дверь, и вошел полицейский капрал с человеком в красной рубахе. У него было рябое лицо, мутные глаза и длинные руки.

— Авдюшка! — с ужасом прошептал «старик».

— Вставай, — сказал капрал, пнув одного из лежавших, — к воеводе пойдешь.

С полу поднялся мрачного вида детина с взъерошенными волосами, весь покрытый грязью. На руках и на ногах у него висели тяжелые оковы. Андрея поразило выражение обреченности во всем его существе, когда тот выходил за своими мучителями.

— На пытку повели. В пытошную избу.

Все замолчали.

— Которого повели, так он из Матрениной шайки. Ему карачун будет. У воеводы в доме подвал есть для пытошных дел. Он такой, что ему в лапы не попадайся.

— Попадется же и он когда-то, — пробормотал лежавший на полу арестант.

И снова все замолчали. Дворовый стучал зубами от страха.

Время уже подходило к вечеру, когда в пыточную увели второго закованного в кандалы.

— Прощайте, братцы! — крикнул он в дверях.

Ночь прошла тревожно. Андрей долго не мог уснуть, но усталость взяла свое.

Когда рассвело, заключенных повели на воеводский двор. Андрей шел между старым бродягой и дворовым.

— Согласен бежать? — вполголоса спросил он дворового.

Тот со страхом оглянулся.

— Что ты? Как можно?

— Ну и пропадай.

«Старик» похвалил Андрея.

— А ты молодец, парень. Смелым бог владеет. А жизнь наша такая, что ежели ты за глотку не схватишь, так тебе глотку перегрызут. Прыгай — не робей! Я тоже мастер был прыгать, за то меня Блохой и прозвали.

— Ты только покажи мне, где надо прыгать.

— Покажу и помогу.

Солнце величаво поднималось над землей. Весело сверкала утренней рябью Усолка, жарко горели кресты на церквах. В окнах воеводского дома переливались разным цветом стекла. Город еще спал.

Андрея охватила какая-то веселая отчаянность. Он сейчас ничего не страшился. Все его мысли сосредоточились на одном: бежать. Он уже наметил себе путь. Пробежит вдоль берега и прямо на мост через Усолку, мимо кузниц и — в лес. Пожалуй, лучше бежать на Боровую, там сесть в лодку и плыть вниз по Каме.