Атаман Золотой - [37]

Третий брат шел, шел да и дошел до деревни. Деревнешка бедная, избы ветром шатает. Ни баб, ни мужиков, одна старуха древняя. Спросил ее третий брат, куда народ девался. «На барина робят», — отвечала старая. — «Где же барин живет?» — «А вон евонная усадьба». Увидел третий брат, в каких хоромах барин живет, и пошел туда. Барин сидит в беседке, чай попивает со всякими сластями, а вокруг него слуги: кто с подносом стоит, кто мух отгоняет. Увидал барин третьего брата и спрашивает: «Тебе чего надо?» — «Хочу, — говорит тот, — знать, по какой правде ты живешь. Видать, она у тебя легкая: мужики на тебя робят, а ты чай распиваешь». Барин рассердился: «Ты, холоп, меня учить пришел? Так я тебя сам научу. Отведите его на конюшню, да всыпьте горячих, чтобы с места не поднялся». Слуги рады стараться, набросились, как стая борзых.

Четвертый брат попал на рудник. Поглядел он, как люди из сил выбиваются, породу долбят, и спросил: «Что же это вам за охота камень бить день-деньской?» — «Кабы наша воля, — отвечают те, — мы бы и дня здесь не пробыли». — «Так бросьте все и ступайте по домам». Тут к ним подошел смотритель и на четвертого брата зверем глядит: «Ты это здесь по какому случаю? Как ты посмел народ мутить? Да я тебя в остроге сгною. Вяжите его, ребята!» Ну и связали.

Встретились все четыре брата в одном месте — в городском остроге.

— Стало быть, так и не нашли правду?

— Так и не нашли, видно, не с того конца брались.

— Я вот тоже искал правду да тоже не с того конца к ней шел.

— Правду искать — лучшей жизни искать. Все мы о ней думаем, да не все добываем.

— Я вот один ее добывал… и без толку.

— Одному и бревна не поднять, а возьмись всем тулаем — гору своротишь.

— Кто возьмется? Всем плеть страшна.

Гость насмешливо прищурился.

— Стало быть, и ты в пустынники записался?

Андрей вспыхнул.

— Кто я и кем буду, одному мне ведомо, никому до того дела нет.

— Рано ты, атаман Золотой, крылья опустил.

Андрей онемел. Слова незнакомца точно варом обожгли его.

— Откуда ты меня знаешь?

— Знаю. Великая гроза близится, атаман. На демидовских заводах, на сысертских, в Белоярской и Калиновской слободах, под Челябой, на Катав-Ивановском заводе — везде бунтуют. А сколько еще поднимутся… Вся Исетская провинция, как пороховой бочонок, брось искру — взорвется… А ты в лесу сидишь… Эх, ты!..

— Да ты кто?

— Иван Белобородов. Запомни, может, свидимся…

Утром, чуть свет, гость уехал.

Зима подходила к концу, хотя порой еще шумели злые метели. Но вот наступила тихая погода. Прояснилось небо, и солнце блеснуло по-весеннему ярко, заслезилась оттепель. Как будто после долгого сна просыпалась тайга. Громче слышались в ней птичьи голоса, снег на лапах деревьев отяжелел, стал зернистым.

Приближалась весна, и друзья готовились к отъезду на сплав. Дуняше велели сушить сухари. Она ходила с заплаканными глазами.

— Не езди, Андрюша, — уговаривала она. — Сердце чует, не увидимся мы больше с тобой.

— Не тужи, Дуня, не кручинься. Привезу тебе из Нижнего полушалок, из Казани ботинки сафьяновые, из Лаишева…

— Ничего мне не надо. Без тебя я с тоски зачахну.

— Ну, полно, полно. Все равно ехать надо.

Друзья решили отправиться в Шайтанку: во-первых, здесь было знакомо, во-вторых, есть у кого остановиться. Андрей рассчитывал зайти к Балдиным.

Накануне Андрею приснилась Матреша. Снилось, будто оба они поднимаются на высокую крутую гору. Кругом мрачные скалы, обросшие мхом, в расселинах темные, хмурые, островерхие ели и медно-красное небо над головой.

Тягостно было на душе у Андрея, точно оставлял самое дорогое и шел неизвестно куда. Матрена вела его за руку. Ладонь была холодная, и холод ее проникал до самого сердца.

— Ведь ты мертвая, — говорил он.

— Для кого мертвая, а для тебя живая.

— У меня есть невеста, отпусти меня.

— Я твоя жена навеки.

Она смотрела на него неживыми глазами, и взгляд этот был страшен.

— Пусти! — крикнул Андрей, вырвал руку из ледяной Матрешиной руки и проснулся.

Тишина стояла в избе, только слышалось, как капля за каплей падает вода из рукомойника.

— Тьфу, какое наваждение!

У Андрея тревожно стучало сердце. Так он и не мог больше заснуть.

А в день отъезда младший из давыдовичей привез печальную новость: брата его взяли под караул и увезли в Красноуфимск.

— Стало быть, хватились нашего гостя, — сказал Андрей. — Пора и нам связывать котомки.

Уезжали синим мартовским утром.

Как ни крепился Андрей, но, глядя на Дуню, едва удержался от слез: такую душевную боль выражало ее лицо. В последнюю минуту Дуня прижалась к нему, всхлипывая, как ребенок:

— Не отпущу!

Он с силой разжал ее руки и, уже не оборачиваясь, пошел к саням, где сидели товарищи. Вез их Давыд. Старик тоже был печален.

Никифор насвистывал что-то под нос. Мясников пытался развеселить Андрея, но напрасно. Тот сидел молча, грустно глядя на лесную дорогу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

О, горе нам, холопам, за господами жить!

И не знаем, как их свирепству служить!

«Плач холопов»

Ефим Алексеевич Ширяев проснулся в отличном расположении духа. Он сидел в легком шелковом халате у окна, держа в руке чубук, и с удовольствием наблюдал, как по плотине везли руду и уголь. Завод работал в полную силу. На складах все больше и больше накапливалось штыкового и полосового железа. Брат Сергей писал, что можно заключить выгодный контракт в Нижнем и по первому сплаву отправить весь запас. Надо ему ответить…