Атаман - [163]

— Дык, — сторож зорко глянул на капитана и почесал пятерней в затылке, — секретное распоряжение на этот счет было...

В следующее мгновение монета яркой чешуйкой сверкнула в воздухе и очутилась в руке сторожа.

— Распоряжение военного министра господина Меркулова, — пояснил он.

— А хотя бы одним глазком взглянуть на это распоряжение можно?

— Дык... документик-то секретный. Велено никому, кроме контрразведки, его не показывать.

Авдалович снова запустил руку в карман и вытащил из него еще одну монету, перекинул ее к сторожу.

— А я и есть та самая контрразведка, — сказал капитан.

— Понятно, — произнес сторож догадливым тоном, всунулся вновь в свою будку, похожую на вокзальный сортир, поковырялся там несколько минут и извлек на свет бумагу, на которой стоял гриф «ДСП» — «документ секретного пользования».

Авдалович взял в руки этот мятый, затертый до дыр, хотя на нем и стояла свежая дата, циркуляр, пробежался глазами по строчкам. Странное дело, неужели эту бумаженцию читало так много людей? По распоряжению правительства, подписанного младшим Меркуловым, все катера и моторные лодки должны быть перегнаны на станцию Океанская...

Океанская находилась в семнадцати верстах от Владивостока. «Вон как плотно обложили атамана — мышь не проскочит». Авдалович взглянул на «Киодо-Мару», уныло застывшую в воде — силуэт шхуны отсюда был хорошо виден... Сторож предупреждающе захрюкал в кулак, капитан, продолжая смотреть на шхуну, машинально протянул ему бумагу, сторож проворно схватил ее узловатыми цепкими пальцами и вновь что-то прохрюкал в кулак. Авдалович и на этот раз не обратил на хрюканье никакого внимания.

В следующий миг он почувствовал за спиной чье-то легкое, совершенно беззвучное дыхание, именно почувствовал, а не услышал, — резко обернулся. Перед ним стоял невысокий плечистый человек с седыми баками, выбивающимися из-под шляпы, «Ну и морда! — не замедлил отметить про себя Авдалович. — Кирпичом будешь целить в колено, а попадешь в морду. Измельчал корпус шпиков».

Чем интересуетесь, господин капитан? — вкрадчивым голосом поинтересовался пшик.

Авдалович молчал. Оценивающе окинул шпика с головы до ног взглядом.

— Дык вот, — сторож угодливо захихикал, — интересуется господин катером. Пикничок, значит, собирается устроить на безлюдном острове. Катерок им нужен... А катеров немае. — Сторож выкинул в стороны свои клешнястые руки, — Немае!

— Сдается мне, что это не так, не ради пикничка господин капитан интересуется катером, — сомневающимся тоном произнес шпик и, неожиданно проворно сунув руку за пазуху, выдернул оттуда «бульдог» — короткоствольный, до тусклоты вытертый револьвер. — Сдается мне, что господин капитан должен посетить одно заведение.

— Какое же? — холодно спросил Авдалович, усмехнулся неожиданно: — С шампанским и заливными поросятами?

— Ага, с шампанским, — довольно рассмеялся шпик, шутка ему понравилась, — а ресторанчик этот милый называется контрразведкой.

Шпик снова засмеялся, но в следующий миг смех у него сплющился в горле — Авдалович коротко, без размаха, в печатал свой кулак шпику в живот, потом всадил второй кулак.

Револьвер вылетел у шпика из руки и шлепнулся на настил. Авдалович ударил шпика в третий раз — в самый верх живота, в разъем грудной клетки.

Шпик захлебнулся воздухом, захрипел сильнее и рухнул с настила в воду. Авдалович спокойно подобрал «бульдог», разъял ствол, крутнул барабан, словно собирался пересчитать оставшиеся патроны. Патронов оказалось мало, половина положенного, он выколупнул их из гнезд, швырнул в воду. Револьвер же бросил на настил — не то ведь за потерю казенного имущества этого бакенбардистого взгреют в его шпиковском околотке за милую душу. Хотя шпик, ей-богу, ни в чем не виноват.

Тем временем шпик сумел протолкнуть болевую пробку, мешавшую ему дышать, онемение прошло, и он энергично зашлепал руками по воде, заорал сипло, дырявым голосом:

— Гхы-ы-ы! Тону-у!

— Помоги ему, — приказал Авдалович сторожу, — не то ведь действительно утонет.

Сторож проворно сдернул со стенки своей хлипкой избушки багор, подал кривой, турецким полумесяцем загнутый конец шпику:

— Держись, родимый!

Когда шпик наконец выбрался на настил и отплевался теплой, вонючей от бензиновых сбросов и отходов мазута водой, Авдаловича и след простыл.

Лишь чайки, хрипло гогоча, будто смеясь над незадачливым шпиком, кружились в каком-то странном хороводе над лодочной станцией, надеясь получить от находящихся здесь людей еду, но еды не было, и они продолжали горласто хрипеть и кружиться над причалом, похожие на больших, белых, очень злых ворон.

На станцию Океанская Авдаловичу пришлось ехать на поезде. Он хотел взять мотор и прокатиться с шиком, с ветром, как и положено блестящему боевому офицеру, ловя восхищенные взгляды дам, но владельцы моторов, несмотря на то что капитан предлагал повышенную плату, в Океанскую ехать отказывались наотрез, ссылались на плохую дорогу.

Пришлось ехать па чумазом, задымленном и закопченном до самых колес куцем поезде, состоявшем всего из трех вагонов — поезд этот развозил работяг из ремонтного депо и слесарных мастерских, живущих в пригороде, голосистых торговок и прочий несановный люд... С другой стороны, может быть, и хорошо, что в Океанскую капитан поехал на поезде. Так он был менее заметен.