Атаман Метелка - [10]
Старшины переглянулись. Творогов крикнул:
— Ты поезжай, поезжай! Да о нас никому ни слова…
— Этак не расспроси вот путем, как раз нарежешься, — бормотал Федульев, затягивая подпругу на лошади.
— Что делать-то? Мы, пожалуй, так скопом на Узени не попадем. Надо разбиться на партии. Выйдем в Малый Узень, там и сгуртуемся, в урочище Джар-Булак. Так я говорю, государь? — обратился Чумаков к Пугачеву, причем особенно нажал на слово «государь».
Пугачев приподнял бровь, недобро взглянул на илецкого казака и ничего не сказал. Стал пересчитывать пули в кожаном мешочке. Чумаков о чем-то тихо переговорился со старшинами, но не со всеми, а с теми, что сидели вблизи него. Опять повернулся к Пугачеву:
— Вот и старшины так мыслят. На Узени идти вразброд, а не скопом. Как, подходяще мы, батюшка, удумали?
— Удумали вы добре, очень добре, — проговорил Пугачев, не поднимая головы. Он разыскивал в траве упавшую пулю.
Не заметил он, как побледнело бронзовое лицо Чумакова и как стал полковник зачем-то застегивать ворот только что расстегнутого кафтана.
— А если малой партией на солдат наскочим? — вмешался в разговор Заметайлов.
— Ну, не каркай, — заметил Федульев, — ворона!
— Чего «не каркай»! Я так, к слову!
— Ладно, не в добрый час скажешь слово… оно…
— Ничего, бог милостив, — выдавил Пугачев.
— Да уж только на него одного и надежда, — поддакнул Творогов и, сняв шапку, набожно и истово перекрестился.
Разделились на три партии. С Пугачевым осталось человек тридцать — большинство яицких старшин. К ним прибился и Заметайлов. Человек пятьдесят скрутились вокруг высокого калмыковатого есаула. Осталось еще человек двести разночинцев — самая большая партия, но без предводителя.
— Нам кого бы в атаманы! Ватажка без головы — что рыба без хвоста! — закричали казаки. — Давай, батюшка, кого из старшин.
— Творогов, бери команду, — сказал Пугачев, — без головы им нельзя.
— Нет, батюшка, я уж с тобой до конца. И в радости вместе, и в горе рядом, — возразил Творогов. И тут же, сощурив сычьи, навыкате глаза, предложил: — А ты, батюшка, Заметайлу к ним определи, пусть наши следы заметают.
— Это ты хорошо удумал. А ты как, Заметайлов, пойдешь в атаманы?
— Как прикажешь, батюшка. Мирскому делу послужить я всегда рад. Чтоб сбить с толку солдат, я поверну ближе к Волге.
— Молодец, Метелка! Выручай!.. — обрадованно произнес Пугачев.
Казацкие кони шли перебоем, так называемой волчьей рысцой. Как только калмыцкое войско подбиралось ближе, уходили наметом.
— Они, — сквозь зубы произнес полковник Алексей Дондуков, — идут хорошо, этот проклятый самозванец водить умеет.
Несколько раз подносил полковник к глазам подзорную трубу, присматривался к длинной цепочке всадников, уносящихся вскачь, и снова прятал трубу в кожаный футляр, висевший через плечо на ремне.
Это напоминало игру в кошки-мышки. Кажется, вот-вот уже и в зубах добыча, но нет, она опять ускользнула, и снова приходится делать рывок вперед, дразня небо кривыми саблями.
Дондуков часто оглядывался назад: мчатся ли за ним сыны нойонов и ташей? Знал, что следуют неотступно, но зоркого глаза с них не спускал. Дух измены проник в глубь калмыцких степей. Дербетовские улусы всполошились, двинулись навстречу мятежным войскам. Калмыки Икицохоровского улуса завидовали дербетовским, ласково принятым Пугачевым. Владельцы Асархи и Маши тоже клонились под знамена самозванца…
Стало нестерпимо душно. К тому же под суконным мундиром грудь сжимал панцирь, называемый тараклу. Этот панцирь подарил ему калмыцкий владелец Яндык. Во время похода на Кубань в 1771 году в этом панцире Дондуков сражался с ханом Баирслангом и в поединке убил его. Тараклу выручил полковника, и Баирсланг сделал саблей на панцире лишь легкую вмятину. От этих воспоминаний грудь заныла еще сильнее. Может, снять кованную арабскими умельцами бронь? Но он тут же отогнал эту мысль. Вдруг придется схватиться с самим самозванцем.
Дондуков попридержал коня.
«Всем войском мы их не настигнем», — понял полковник. Он подозвал офицера. Слез с седла и тут же написал депешу в Астрахань:
«Нагнал я выше Черного Яра у урочища Тонкеля злодеев с двести, думаю, и государственный возмутитель здесь, которые вверх по Волге следуют к шелковым заводам, почему я, выбрав из своего войска самых лучших лошадей, послал триста человек о двуконь…»
Офицер взял бумагу. Полковник хотел было удержать его и дописать, что сам возглавит команду, но только махнул рукой. Дондуков поправил черкесское седло с золотой оковкой, вскочил в него, надвинул на брови бобровую шапку с желтым околышем и гикнул. Пегий жеребец вырвался вперед. Сзади раздался дробный перестук копыт, словно град по сухой стерне.
Проскакал с версту. Казаки были уже рядом. Видно, как ветер срывает с морд лошадей пену, как настегивают казаки их потные бока. Но вот сбоку налетел густой, пепельно-серый степной смерч, высоким крутящимся столбом закрыл беглецов, покружился на одном месте и понесся в сторону Волги. Растаяло пыльное облако. Впереди никого не было видно. Казаки исчезли. Словно вихрь закрутил их вместе с вырванными кустами бурьяна и унес, как сухую колючку, в бешеном воздушном водовороте.
