— А сколько сластей было на елке! — восклицает Люся.
— И свечек! И золотого дождя!
Асе больше всего запомнились переливы огней, елочный блеск, отсвечивающий во множестве дорогих позолоченных рам. На стенах у Казаченковых было целое собрание картин.
— Снова бы там очутиться! — произносит Ася, не подозревая, что это ей еще предстоит.
— Не очутишься! Было, да сплыло. Странно, что мы повстречались. — Люся подняла на Асю серые, подчеркнутые тенями, совсем не детские глаза и задала вопрос, от которого у Аси радостно заколотилось сердце: — Ты умеешь дружить?
— Я?! Умею.
— По-настоящему! По гроб жизни…
Свершившееся казалось чудом. Теперь Асе можно было ничего не бояться, Варька верно сказала: главное, найти друзей…
Из бельевой выглянула Ксения, Ася бросилась к ней.
— Пожалуйста, дайте мою корзинку. Тут в одном дортуаре есть для меня место. Пожалуйста…
— В каком дортуаре? Бородкина, ступай. Оставь новенькую.
— Не оставлю. — Не скрывая своего торжества, Люся объявила: — Мы подруги. Закадычные. С детства.
Ксения была огорошена.
— Овчинникова… — Она впервые назвала Асю по фамилии. — Ты дружишь с Бородкиной?
Гордая тем, что Люся дала столь высокую аттестацию их дружбе, Ася не замедлила с ответом:
— Дружу! По-настоящему.
Ксения больше не взглянула на Асю. Она с ледяным лицом вынесла ей комплект постельного белья.
— Идем. Забирай свою корзинку.
«Что делать, — раздумывала в пути Ася, — такая, конечно, не любит институток». Люся же только посмеивалась, давая понять Асе, что на эту Ксению не стоит обращать внимания. Втроем дошли до комнаты Ксении, затем последовали дальше. Люся шептала Асе, что с ней она не пропадет. Ася счастливо кивала головой. Андрей не раз говорил: «Друзья — это все». У него на Торфострое много было друзей…
Дортуар девочек отличался от мальчишечьего несколько большим порядком, несколько лучшим воздухом, но и здесь Ася учуяла запах дегтярной мази. Учуяла и успокоилась.
— Где пустая кровать? — осведомилась Ксения и деловитым шагом подвела Асю к окну.
Ася еле плелась: Люсина дружба не могла уберечь ее от множества любопытных глаз. Одна Ксения не желала смотреть на Асю. Ощупав матрац, Ксения затем провела ладонью вдоль газетной полоски, наклеенной на оконную щель, и, ничего не сказав, вышла. Люся тоже проверила, не дует ли из окна, и возмутилась:
— Ей все равно, что сквозит. Известно, только своих любит.
Опять своих… Ася, ощутив внезапную усталость, села. Люся отошла к кровати, стоящей в центре дортуара, вдалеке от окон, спрятала в тумбочку принесенное с собой полотенце и вернулась к новой подруге.
— Ты на кого загляделась? — спросила она с шутливой ревностью.
Ася ответила так же шутливо:
— На Пушкина.
Девочка, на которую засмотрелась Ася, была смугла, курчава, толстогуба; это придавало ей сходство с юношеским портретом Пушкина, тем портретом, что однажды подарил Асе Андрей. Толстогубая девочка, поджав под себя ноги, вязала крючком веревочную туфлю. Среди всех она выделялась добродушным и миролюбивым видом, а добродушие всегда пленяло беспокойную Асю.
— Как ее зовут? — спросила Ася, размечтавшаяся было о дружбе втроем.
Люся не замедлила окатить ее холодной водой.
— Катька Арестантка. Фамилия Аристова, зовут Арестанткой. И поделом.
В эту минуту в дортуар с отчаянным ревом вбежала курносая девочка лет семи, вбежала и плюхнулась на кровать, стоящую по соседству с Люсиной.
— Снова ревешь, Акулька? — крикнула Люся.
В действительности ли имя плачущей было Акулина или ее так прозвали за деревенский вид. Ася не поняла. Девочка сдернула с головы косынку и принялась утирать слезы. Белобрысая, длинная, как огурец, голова была неровно, лесенкой, острижена.
— Мальчишки картоху отняли, — всхлипнула Акулина. — Ко мне бабка приходила, с гостинцами…
— Пусть не носит! — ехидно откликнулся кто-то.
— Правильно! Одним носят, другим тоже охота.
Катя Аристова не торопясь спустила ноги на пол, спросила низким, певучим голосом:
— По-вашему, отнимать надо?
Люся, красивая белокурая Люся, взъярилась:
— Не твое дело, Арестантка! Она от твоего заступничества всегда вдвое ревет. Нет, больше я терпеть не намерена.
Не успела Ася сообразить, в чем дело, как ее белье и одеяло перелетели на кровать Акулины, вещи же Акулины совершили противоположный путь.
— Марш к окошку, Акулька! — скомандовала Люся. — Реви на «Камчатке».
— Ты что?! — Катя положила вязанье на тумбочку. — Ты что придумала?
Люся заметно струсила:
— Ей же не нравилось рядом со мной. Сама фискалила всем.
— Балда ты благородная! — Толстые губы Кати утратили свое добродушие. — Главное, дразнила девчонку, что по ночам раскрывается, одеяло сбрасывает… А теперь под самое окошко ее?
Ася, шепча, уговаривала Люсю:
— Не надо… Я окна не боюсь. Я никогда не простужаюсь…
Обнажились чуть выдающиеся вперед белые зубки Люси, зло блеснули глаза.
— Не надо? Рядом со мной не хочешь? Подруга… — И совсем тихо добавила: — С ними иначе нельзя, пропадешь.
— С кем «с ними»?
Ответом был столь выразительный взгляд, что Ася более не отваживалась на вопросы.
Между Катей и Акулиной тоже состоялись переговоры, в результате которых Акулина была водворена на кровать Кати, а та с подчеркнутым хладнокровием постелила себе у окна.
