Асунта - [13]

Грохот и скрежет уступили место тишине, из которой доносились крики, жалобы, мольбы о помощи, хрипы, ругательства. Крозье подумал, что опасность миновала и попробовал высвободить ногу. Но неподвижность оказалась недолгой. Находившийся в шатком равновесии вагон вдруг шевельнулся, стал наклоняться со все большей скоростью. Мелькнули и скрылись за скользнувшей в сторону перегородкой испуганные глаза Ламблэ. От боли, страха, нелепой неожиданности, от почти мгновенного перехода из состояния полного самообладания в состояние столь же полной беспомощности Крозье почувствовал не то, что отчаяние, а готовность подчиниться напиравшему хаосу, отречься от привычной власти рассудка. В это мгновение, не выдержавшая прогиба стальная стойка лопнула и ударила его по темени. Наступила тьма.

Когда Крозье очнулся, то боль и в голове и в ноге была так нестерпима, что непоправимая неподвижность смерти показалась ему почти желанной. Но все же он выкарабкался к краю сознания и понял, что лежит на санитарных носилках. Шел дождь. Кто-то, наклонившись к нему, назвал его по имени.

Он узнал Ламблэ, но тошнота помешала ему отозваться. Так все горело в голове, так раздирало ступню, так его мутило, что он тихонько застонал. Чьи-то осторожные пальцы щупали его пульс, чья-то нужная рука поправляла повязку на лбу и на темени. Мир начинал, как будто, принимать знакомые черты, но был еще и далеким, и враждебным. Точно из тумана, донеслось:

- Лежи спокойно, тебя сейчас повезут в госпиталь, санитарные автомобили прибыли. По счастью я не ранен, три или четыре синяка, так что могу тебе помочь.

Носилки качнулись и Крозье потянуло на рвоту. По соседству кто-то громко застонал.

- Я отправлю телеграмму Мадлэн, - услыхал он голос Ламблэ и понял, что тот стоит у дверцы автомобиля. Он вспомнил о домашнем моральном затемнении, о беспощадном колониальном солнце, о солнце {33} улицы Васко де Гама, которое он точно сам когда-то видел, и спросил себя, не по ошибке ли, не по недоразумению ли в тот день там оказался не он, а другой и не по ошибке ли, не по недоразумению ли эти лучи опалили не его, а того, другого? Он напряг силы, - и внятно произнес:

- Сообщи Асунте Болдыревой.

И назвал улицу и номер дома.

Несколько удивившийся Ламблэ хотел спросить, кто это, но не спросил. Плохо расслышав фамилию, да еще иностранную, он, записывая, ее исказил. Дверцу задвинули, автомобиль тронулся. Боль охватила Крозье со всех сторон, как колыбель охватывает младенца. Он весь был в боли. Но дух его, освещенный ожиданием встречи, которую он уже полагал за спасительную, прояснялся.

12. - ИСПОЛНЕННОЕ ПОРУЧЕНИЕ

Хотя Ламблэ отделался одними ушибами, все же крушение его порядочно взбудоражило. А после нескольких часов, проведенных в госпитале в ожидании конца операции Крозье, он ощутил серьезный упадок сил. Это не помешало ему вернуться в Париж, где он, пообедав, часам к девяти вечера попал на улицу Байяр. Но если номер дома был в его книжечке четок, то имя и фамилия которые он к тому же плохо расслышал - несколько расплылись от попавшей на бумагу капли дождя.

- Тут ли проживает мадам или мадемуазель Анунсиата Больдепьер, или Больдепез? - спросил он у швейцарихи, с некоторым опасением: не получится ли, что поручение Крозье останется невыполненным? Но все обошлось благополучно:

- Мадам Асунта Болдырева, вероятно, - отозвалась швейцариха.

- Русская дама? Третий этаж, вторая дверь по левую руку.

Ламблэ стал подниматься. Он совсем не мог себе представить, какая его ждет встреча. Будут ли восклицания, слезы, обморок? Или ледяное спокойствие? Или драматическая неподвижность? Известия, которые он готовился передать, были не из веселых, но не так уж и плохи: черепная коробка не треснула, долго продлившаяся, из-за множества поломанных мелких косточек, операция прошла удачно и ампутация ступни не угрожала. Все-таки извещать, что знакомый попал в железнодорожное крушение, не слишком развлекательно.

Плохо освещенный и унылый коридор его неприятно удивил.

- Частная жизнь, - попытался он найти этой невзрачности объяснение, должна быть секретной, хотя бы потому, что о ней заранее судят с недоброжелательностью, с враждой, с подозрением. Насмешки и издевательства всегда готовы. И мало кто не поддается искушенно позубоскалить. Нужно было крушение, чтобы Крозье решился попросить меня сюда заглянуть.

{34} Впрочем, ведь мадам Болдырева могла быть и не любовницей Крозье, а его сотрудницей, или секретаршей, которую следовало срочно осведомить, в интересах дела. В этом случай вопрос о частной жизни отпадал. Но проще поручение не становилось и так или иначе разговор обещал быть затруднительным.

- Если Крозье тут ожидали, по вечерам, нежные объятия, то не надушенные и не розовые, - думал Ламблэ перед грязной дверью. Он постучал. Дверь отворилась и первое, что он услыхал, был детский плач.

- Я хотел бы видеть мадам Болдыреву.

- Мою жену? - сказал Савелий, нескладная фигура и азиатские черты которого показались пришедшему точно бы неуместными.

- А вот... да... у меня для нее известие, сообщение. Я не хотел бы ее взволновать, или испугать, даже если это известие ей покажется не вполне... обнадеживающим...