Астральная жизнь черепахи. Наброски эзотерической топографии. Книга первая - [2]

– Вот, письмо пришло, – наконец произнес он. – Пойду, узнаю… Не скучай тут без меня, ладно?

У двери он обернулся и, словно генерал перед битвой, окинул взором комнату. Комнату заполняли милые, но бесполезные предметы. Тускло отсвечивал перламутром рапан, его привезли из Крыма двадцать семь лет назад; швейная машина, предмет долгих унижений и просьб, возвышалась в углу, как памятник исчезнувшему уюту. Стереопроигрыватель «Вега» с двумя запыленными динамиками, двенадцать хрустальных фужеров в зеркальной витрине буфета, отрывной календарь на стене, замерший на апреле девяносто шестого года. В том году все кончилось для Николая Александровича и уже никогда не начнется вновь.

– Глупости, – он мотнул головой, подтянул шарф и вышел из квартиры.

От прикосновения холодного воздуха слегка свело кожу на лице. Подморозило, потекшие было ручейки превратились в узкие полосы посверкивающего льда. Одуряющий аромат талой воды пропал, стерильное дыхание мороза вытеснило робкие запахи весеннего пробуждения.

Аккуратно обходя озерки и потеки льда, Николай Александрович пересекал Курган – город своей жизни. Вот детский садик его доченьки, скучное квадратное здание в два этажа, вот троллейбусная остановка, почти сорок лет каждое утро он приходил сюда в любую погоду, вот скверик, где впервые поцеловал девушку. И чем светлее, чем радостнее были события, связанные с медленно уходящими за спину приметами, тем темнее и горше становилось на душе у Николая Александровича.

Проходя мимо зеркальной витрины магазина «Парижская мода», он остановился. Из витрины смотрел пожилой человек с красным от мороза лицом. Дубленка, стертая почти до подкладки, шапка из свалявшегося кроличьего меха, глаженые, но потерявшие в коленях цвет брюки. Голубые глаза навыкате чуть слезятся, наверное, от мороза. Или от понимания, приходящего к хорошо пожившему человеку. Впрочем, жил-то он по нормальным расценкам не так уж много. И главная, корневая часть жизни пришлась на последние пять лет. Вернее, так это определим: главная часть – когда начинаешь понимать, что вокруг происходит. Как с лампочкой: поворачивают выключатель в одну сторону – она загорается, в другую сторону – гаснет. Молчаливый исполнитель. И вот одним прекрасным вечером лампочка говорит выключателю: ты щелкай, сколько хочешь, но у меня на сегодня свои планы. Я теперь сама по себе.

Ноги стали подмерзать. Нельзя, нельзя останавливаться. Николай Александрович отвернулся от витрины и быстрым шагом двинулся дальше. До места он добрался вполне благополучно. По дороге заскочил в магазин, погреться. Напустил деловой вид, о чем-то спрашивал, озабоченно качая головой. Хорошо одетые юноши слегка презрительно отвечали на его вопросы, понимая, должно быть, что ничего покупать Николай Александрович не собирается. Ладно, ладно, холуйчики, сейчас некогда, но встретимся, встретимся в свободном полете…

Он вышел, посмотрел на вывеску. Не забыть бы. Да как забудешь, здесь раньше «Спорттовары» помещались, первые коньки доченьке тут брал… Покатаюся, поваляюся, дайте срок!

Он немного постоял на площадке первого этажа, приводя в порядок дыхание. Лифт работал, значит, в доме живут зажиточные люди. Понятное дело, разве бедняки ездят в такие поездки.

Звонок прозвонил еле слышно. Открыли не сразу, должно быть, изучали в глазок. Наконец дверь, обитая черной блестящей кожей, бесшумно приотворилась.

– Николай Александрович?

– Он самый.

– Заходите, пожалуйста.

За первой дверью оказалась вторая, металлическая. В узком тамбуре пахло жареной картошкой с луком. Пища богов.

Хозяйка, полненькая смуглая женщина средних лет, с крашенными под блондинку волосами, приветливо улыбалась. Под ложечкой запекло, Николай Александрович собрался и быстро поставил защиту. Ишь, разлетелся на картошечку, а месячные у хозяйки, поди, в самом разгаре.

– Заходите, раздевайтесь. Замерзли, наверное?

– Спасибо, спасибо, я только на минуту, – заотнекивался Николай Александрович, но принялся раздеваться. Тепло было в доме, чисто, до подкладки пропитано обустроенным духом. Вечерний чай, газета в кресле под торшером; милая, привычная, безвозвратно ушедшая жизнь. Он пожалел себя, впервые за последний месяц отпустил закрученные до упора гайки, и тут же слезы навернулись, затуманили глаза.

– Что с вами? – хозяйка встревоженно наклонила голову.

– Нет, нет, все в порядке, это от мороза.

Окаменевший на улице нос начал отходить. Защипало и между ногами, там, где протертые кальсоны уже не грели. Николай Александрович потер впалые щеки и несколько раз энергично пригладил отвисшую кожу под подбородком.

– Мороз – красный нос!

Из кухни появился муж, кругленький лысеющий толстячок в спортивном шерстяном костюме. Широкие малиновые полосы вдоль штанин делали его похожим то ли на генерала на отдыхе, то ли на швейцара в домашней обстановке.

– А вот и письмо.

Он слегка наклонился, словно отвешивая поклон, и протянул жене небольшой конверт. Жена, мило улыбнувшись, – вот мол, то самое – протянула его Николаю Александровичу. Еле сдержав гримасу отвращения, Николай Александрович осторожно протянул два пальца, но в последнюю секунду, когда хозяйка уже отпустила конверт, слегка отдернул руку, и конверт мягко спланировал на пол.