Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной - [39]

Он удрученно замолк, снова достал свой, уже изрядно помятый и не очень чистый платок, и Апраксина воспользовалась паузой:

— Простите, но инспектор хотел задать вам вопрос, от которого все равно не уйти. Вы сказали, что у вас был счастливый брак. Всегда ли у вас были с женой хорошие отношения?

— О, всегда! Наташа была самой преданной женой, о какой только может мечтать художник. Мы, художники, вообще ведь народ тяжелый, сосредоточенный на своем творчестве, мы нелюдимы, склонны к депрессии — жить с художником совсем непросто. Но Наташа стойко переносила все превратности нашей жизни и старалась не показывать, как ей на самом деле тяжело.

— А вы? Вы любили свою жену?

— Очень! Я всегда ощущал ее как часть самого себя. И я… Я пока не представляю себе жизни без нее! — Он опустил голову и замолчал, понурившись.

Апраксина перевела слова Каменева инспектору и попросила его достать и предъявить ему пещи покойной: оренбургский платок, сумку, шубу и распиленный серебряный обруч.

— Инспектор Миллер хочет, чтобы вы опознали эти вещи.

— Да, все это принадлежит… принадлежало моей жене.

— А что это за странное украшение? — поинтересовалась Апраксина, пододвинув к нему половинки обруча.

— Это был мой свадебный подарок Наташе. Я купил его в Бухаре. Не знаю, как носят это украшение восточные женщины, но Наташа носила его на шее.

— Оно было заклепано прямо на ней — почему?

— Ах, это была одна из ее фантазий! Она почему-то вообразила, что пока этот обруч у нее на шее, мы с нею не расстанемся, и попросила знакомого ювелира заклепать его прямо на ней. Я могу это взять себе? — спросил он, протягивая руку за обручем.

— К сожалению, пока не можете. Все эти вещи еще немного побудут здесь, в полиции, но только до формального закрытия дела.

— Но мне его вернут до похорон?

— До похорон?

— Да. Я хотел бы своими руками положить этот обруч к ней в гроб.

— Понимаю… Ну что ж, я думаю, это можно будет устроить — вернуть его вам до окончания дела. А теперь несколько вопросов относительно 15 апреля, дня ее гибели. Где вы сами находились в тот день?

— Я был на пути в Париж. На другой день открывалась выставка художников в Монжероне, а я, как вы уже знаете, был одним из ее участников.

— Вы поехали в Париж поездом?

— Да.

— Билет у вас сохранился?

— Да, случайно сохранился. — Каменев порылся в бумажнике и протянул Миллеру билет. «Мюнхен — Париж».

— Поезд «Мюнхен — Париж», отправление из Мюнхена в десять утра, штамп контроля поставлен в десять пятнадцать, — прочитал Миллер и вопросительно взглянул на Апраксину. Графиня улыбнулась и едва заметно отрицательно покачала головой.

— Можно задать вам еще один личный вопрос? — спросила она.

— Пожалуйста.

— Анна Юрикова — ваша подруга?

— Подруга? Я, знаете ли, в дружбу между мужчиной и женщиной не очень верю. Если только вы не называете ее моей подругой в несколько более интимном смысле.

— А если именно в этом смысле — каков будет ваш ответ?

— Скорее отрицательный… Я часто бывал виноват перед моей женой, увлекаясь ненадолго другими женщинами. Я художник и люблю красоту человеческих лиц, особенно женских. Иногда, когда мне доводилось писать портрет красивой женщины, я увлекался настолько, что в процессе работы мне казалось, что я уже влюблен в оригинал. Но вот портрет закончен — и все забыто. Так было когда-то, еще в Ленинграде, и с Анной Юриковой. Я написал несколько ее портретов, и все они удались. У нас с нею был такой маленький летний роман: как-то мы провели вместе две недели в рыбацкой деревне на берегу Ладожского озера… Это было романтично, но… Роман кончился, как кончались и все мои увлечения.

— Ваша жена знала об этом?

— Узнала потом, когда я ей рассказал. Я всегда ей рассказывал задним числом о своих увлечениях, я не хотел, чтобы между нами были какие-то тайны. Наташа надулась на какое-то время, после простила меня, и все забылось. А с Анной у нас потом наладились неплохие деловые, даже приятельские отношения. Она интересный человек, прекрасно разбирается в живописи и в искусстве вообще. Кроме того, она ведь коллекционер, она устраивает выставки. Именно она организовала Фонд помощи русским художникам.

— Простите, а ваша жена, встретив Анну Юрикову здесь, на Западе, не могла возревновать вас к ней?

Каменев выпрямился и нахмурился. Подумав немного, он сказал:

— А вы знаете, так могло быть. Я часто встречался с Анной, у нас было много общих интересов, были общие хлопоты по этому Фонду художников, я ведь тоже имел честь в нем состоять. Но я так привык думать, что Наташа уверена в моей любви, что никогда не задумывался, приятны ли ей эти встречи. Я был так невнимателен к ней в этот последний, трудный для нас год! И похоже, для нее он оказался более трудным, чем для меня. Боже, какой же я был слепой и тупой эгоист! — Каменев закрыл лицо руками и опустил голову, плечи его задергались.

Миллер встал и принес ему стакан воды. Каменев поднял залитое слезами лицо, выпил, поблагодарил, вздохнул глубоко и сказал, что готов отвечать на следующие вопросы. Но вопросов больше не было, и его отпустили.

— Ну и что вы думаете о его поведении, инспектор? — спросила Апраксина, когда они остались вдвоем.