Ассирийская рукопись - [77]
Застреленный наповал, растянулся в кустах белоногий рыжий бродяга-конь. Переметные сумы грузно свисали через сбившееся седло...
Все четверо обступили, переглянулись, потеряли слова.
Совершенно растаяла ночь. Солнце выплыло из-за гор, и алмазные брызги росы воспламенили лес.
Через неделю Северин был премирован за открытие россыпи по ключу Громотухе. А позднее выписался из больницы смотритель Осташевского прииска, жестоко ушибленный на тропе лошадью, испуганной медведем.
Золото
Подступала весна.
Глухари исчертили крыльями хрупкий снег на полдневных склонах. Бормотали краснобровые косачи. Ожившие елки роняли тяжелую кухту. На ветках кустарника набухали крепкие почки.
Несметные ручейки пробивались под осевшим настом, и синий лед на речках еле сдерживал рвущуюся наружу молодую силу.
Ефиму Ивановичу было скучно.
Не потому, конечно, что в числе пятнадцати человек он был заброшен на дремучий берег Джинды — речки, от которой лишь дневной переход тайгой и горами, через россыпи камня и бурные потоки до главного приискового стана.
С малолетства Ефим Иванович шатался по тайге. Родная она ему, как медведица своему медвежонку. Не поэтому, стало быть, скучно.
А вот что уж третью неделю, связавшись с подготовительными работами джиндской гидравлики, расчищал он водоприемную канаву — это было невтерпеж!
— Связался я, вольный старатель, с этой работой, записался в артель — теперь и сиди, и крохоборствуй.
А лес вот-вот тронется навстречу лету.
За все свои тридцать четыре года приисковой жизни только две весны провел Ефим Иванович не так, как ему хотелось: когда перешибло однажды ребро на работе случайным взрывом и пришлось отлеживаться в больнице, а потом сидел в колчаковской тюрьме, ожидал расстрела за доставку партизанам боевых припасов.
Все остальные годы он вел твердую линию. Едва на угревах оттаивал снег и просыпались в берлогах медведи, он бросал работу, забирал лоток и ружье и уходил в тайгу. Еще с осени намечал себе место и припасал охотничий провиант. Было это у него вроде запоя. Так пьянил человека весенний лес.
Смотрители приисков знали его и очень ценили как разведчика-одиночку, по следам которого открывалось не одно богатое месторождение. Но завербовать Ефима Ивановича на постоянную работу никак не могли.
В этом году начали раздавать артелям гидравлические установки. Ребята подобрались хорошие и уговорили Ефима Ивановича. Потянуло на новое поглядеть, и он согласился. А теперь — и словом связан, и дело на ум не идет.
Оттого и тоскливо было.
— Нажимай, ребятушки, нажимай! — торопил десятник Бурьянов.
Состарился на золоте этот мужик. Широкий, грузный, имел он огромную силу. Один перетаскивал, бывало, гидравлическую трубу, пудов на двадцать весом.
Жил бобылем и с головой уходил в интересы производства. Рабочие ценили Бурьянова как надежный заслон против разных жизненных напастей.
Случалась неполадка в работе, и опытный Бурьянов скоро отыскивал верный выход. Происходил ли конфликт с начальством, Бурьянов медвежьей своей походкой, вразвалку, отправлялся на объяснение.
Резонно басил, глядя добродушно, и пошевеливал толстыми пальцами, а собеседник смотрел на непреклонное лицо его с черной бородой до ушей и часто уступал.
Шагал сейчас Бурьянов прямо по снегу. До пояса проваливался иной раз. И все ему надо самому доглядеть да ручищей пощупать.
Правильно ли сделано, нет ли какой технической фальши.
— Свой глаз — алмаз, — усмехался он на замечания рабочих, — нажимай, ребята, того гляди, вода пойдет!
Дружно мелькали лопаты, очищали последний снег из четырехкилометровой канавы, по которой пойдет вода, перехваченная в вершинах Джинды.
Вместо того чтобы путаться по извилинам русла, масса воды устремится сюда в прямой и короткий ход. По крутому уклону проплывет сокращенное вдвое расстояние и сильным напором ворвется в бревенчатый бак, установленный вверху косогора. А оттуда, влившись в широкий трубопровод, низвергнется вниз к реке. Там по системе железных труб ударит в машины — тяжелые мониторы, которые будут размывать золотоносную почву долины Джинды.
На участке кипела напряженная, молчаливая работа.
Загорелые и обветренные лица беспокойно обращались к сеявшему капельки небу. У каждого в голове рождалась веселившая и немного пугавшая мысль о близкой воде.
Ударял грубым пальцем в звонкое железо Бурьянов.
— Туже, браток, фланец стяни. Да прокладку просунь — сочиться будет!
И, увязая в снегу, пробирался дальше вниз, к монитору.
От чугунного котла машины отходило длинное поворачивающееся дуло. Монитор был похож на пушку, нацеленную в долину, и вся площадь джиндской гидравлики в этот день походила на боевой участок, ожидающий наступления.
Да и вправду здесь готовился бой. Бой с враждебной природой за золото. Джиндская гидравлика получила от государства свою программу.
Ахнули и заворчали было артельщики, почесывая затылки.
— Где же экую уйму металла добыть, — сомневался один, — вода-то продержится всего две недели. Вот и весь срок работы нашей!
— Товарищи, — горячо возражал инженер, — вы по прошлому году судите, — это неверно! В этом сезоне гидравлика подошла к богатейшему участку Джинды. Просмотрите разведочный план!
