Ассимиляция - [19]

Возможно. Саул все еще с трудом понимал, когда Чарли говорил искренне, а когда нет. Иногда их постельная жизнь казалась ему таинственной, существующей вне всякой связи с жизнью снаружи, в большом мире.

Да, порой другие люди делились с тобой своим светом, и порой он был еле заметен, слабый, мерцающий, видно, от того, что другим не было до них дела. От того, что они отдали тебе слишком много и для самих ничего не осталось.

К концу своей службы в церкви он чувствовал себя маяком, у которого истощился весь свет, осталось лишь слабое мерцание в глубине сердца. И слова выходили у него изо рта, и было совсем не важно, доносят ли они свет до его прихожан – все равно они просто смотрели на него, но не слушали. Возможно, был свой плюс в том, что его службы являли собой довольно пеструю смесь, привлекая и хиппи, и пуритан, потому что он зачитывал отрывки из Старого Завета, был не чужд идей деизма[6], а в доме отца имелись и книги по эзотерике. Этого отец не планировал: его книжные полки направили Саула на пути, куда сам он предпочел бы сына не пускать. Впрочем, отцовская библиотека всегда была куда либеральнее, чем сам старик.

Потрясение, которое испытал Саул, перестав быть центром внимания, исчезнув долой с глаз людских, временами сказывалось до сих пор, причем наступали эти моменты неожиданно. Но никакой драмы в том, что его приход на севере перестал существовать, он не видел, как и не считал это шокирующим откровением, наказанием за то, что проповедовал и молился об одном, а думал совсем о другом. Довольно долгое время он ошибочно принимал это противоречие за воплощение чувства вины за свои грехи, как реальные, так и воображаемые. И вот в один ужасный день он вдруг осознал, что подвели и предали его страсти, что он сам стал посланием.

Когда Саул проснулся, Чарли уже ушел, не оставив даже записки. Но записка могла показаться проявлением сентиментальности, а Чарли бы того рода маяком, который никогда бы не позволил себе светиться подобным образом.

Днем он увидел Глорию, идущую по пляжу, махнул ей рукой, но не был уверен, что она его заметила – ровно до тех пор, пока девочка не свернула и не направилась к нему нарочито неспешным шагом. Он знал, что она бы не позволила себе показать, что ей хочется пообщаться с ним. Вероятно, это было против каких-то девчачьих правил поведения.

Он закапывал ямки, которые прорыли в саду броненосцы, подкапывавшиеся под корни растений. Ямки, сохранившие форму их мордочек, его развеселили – он даже сам не понял почему. Но от простой физической работы ему всегда становилось весело без видимых на то причин. Грела и еще одна мысль – близнецы, Генри и Сьюзен, что-то сегодня припозднились.

Утро выдалось серенькое, а вот день обещал стать чудесным. Море сверкало и переливалось аквамариновыми оттенками, вода была прозрачна, на глубине виднелись тени водорослей. На самом краю бесшовного ярко-голубого неба белел след, оставленный аэропланом, как бы демонстрируя полное пренебрежение к обитателям этого пустынного побережья. Ближе к дому находились скалы, испещренные скользким белым пометом бакланов, – на них он постарался не смотреть.

– Почему ты ничего не сделаешь с этими броненосцами? – спросила, подойдя поближе, Глория. Судя по всему, она отклонилась от намеченного маршрута, ее влекли сокровища, которые можно было найти в выброшенных на берег водорослях.

– Мне нравятся броненосцы, – ответил он.

– Старина Джим говорит: они вредители.

Старина Джим. Иногда казалось, она упоминает о нем всякий раз, когда хочет настоять на своем. Старина Джим жил в самом конце одной из дюжин грязных проселочных дорог их хитро переплетенного лабиринта, в своей знаменитой хижине, рядом со свалкой, где в бочках незаконно хранились отходы химического производства. Никто не знал, чем он занимался до того, как его выбросило на Забытый берег, но теперь он держал маленький, то открывающийся, то закрывающийся деревенский бар.

– Так, значит, Джим так говорит, да? – Он старался как можно плотнее утрамбовать землю, несмотря на то что вдруг непонятно почему навалилась страшная усталость. Еще один сильный шторм – и этот дерн просто смоет.

– Они все равно что крысы, только в броне.

– Как морские чайки? Тоже крысы, только с крыльями.

– Чего?.. Ты же знаешь, можно поставить ловушки.

– Нет, для ловушек они слишком умны.

Она взглянула на него, осторожно, искоса.

– Не думаю, что это правда, Саул.

Когда она называла его Саул, он знал: есть повод для беспокойства. Можно попасть в неприятности. Что ж, пусть будет так. Кроме того, ему нужен перерыв: он уже весь вспотел.

– В один прекрасный день, – заметил он, опираясь на лопату, – они проберутся в дом через окно на кухне. Встанут друг другу на спины и откроют задвижку.

– Пирамида из броненосцев! – Она рассмеялась, потом спохватилась и напустила серьезный вид. – Думаю, и это тоже неправда.

Правда состояла в том, что ему действительно нравились броненосцы. Такие забавные – неуклюжие, но трудяги и смельчаки. В какой-то из книжек он вычитал, что броненосцы умеют «переплывать» реки – просто идут по дну, надолго задерживая дыхание. Эта деталь его особенно поразила.