Ассасин - [7]

– Так ли нужны Салах ад-Дину мирные переговоры, если он знает, что крестоносцы в любом случае не откажутся от похода на Иерусалим? – усмехнулся Гвидо.

Шампер нервно поглаживал бородку. Гвидо, конечно, не воин, но, как политик, он не самый бестолковый. И рассуждает здраво.

– Если Саладин не владеет Истинным Крестом, – продолжил Лузиньян, – если не сумел подготовить оговоренную сумму, если не смог собрать вместе всех пленников-христиан…

Шампер закончил за него:

– Султан понял, что не справляется, и решил не обременять себя содержанием такого числа пленных. Ему ведь не впервые казнить крестоносцев в таком количестве.

Губы маршала тамплиеров напряженно сжались, на скулах заходили желваки. А ведь Львиное Сердце содержит на своих хлебах в Акре куда большее количество сарацин! Более двух с половиной тысяч, по сути целое войско, которое связывает королю руки, требует значительных трат и напряжения, так как попытки побегов не прекращаются. А те пленники, какие вдруг выявили желание принять крещение и коих после погружения в купель безвозмездно отпустили на свободу, едва покинув Акру, спешили сорвать крест и вновь вливались в войска Саладина. Уильяму уже донесли о том, что более трехсот человек освободились таким способом, но пока маршалу не удалось убедить английского короля, что святые воды крещения ничего не значат для этих язычников [12].

– Вы передадите мое сообщение о казни Львиному Сердцу? – спросил Гвидо.

«Не ранее, чем мои люди подтвердят это», – решил про себя Уильям.

– Я хотел бы видеть вашего лазутчика.

– Невозможно. Ему опасно было оставаться, и он уже вернулся назад, дабы не вызвать подозрений среди неверных.

Это понятно. Непонятно только, как Лузиньяны, с утра знавшие о столь вопиющем нарушении договора, продержались спокойно в течение всего турнира: Амори выступал судьей поединков, будто голова его не была занята ничем другим, а Гвидо даже беспечно расточал комплименты королеве и дамам. Но разве и сам де Шампер не научился владеть собой и взял за правило не принимать решение, пока не убедится в его целесообразности? Шестьсот казненных христиан! По горе Кармель наверняка текут реки крови.

Уильям обдумывал это, пока стоял у арки покоя, откуда был виден сад во внутреннем дворике, и со своего места заметил, как по дорожке между розами идет брат Гвидо, Амори де Лузиньян. На миг коннетабль задержался, подозвав замеченного ранее Уильямом знаменосца, и о чем-то переговорил с ним. «Странно, что этот пулен и в особняке не расстается с доспехами и шлемом», – машинально отметил Уильям, но эта мысль не задержалась у него в голове, так как сейчас де Шампера больше занимало то, что братья Лузиньяны теперь вдвоем насядут на него, требуя передать их сообщение Ричарду. Сами они опасаются разгневать Льва, ведь за время переговоров Ричард еще более проникся симпатией к Саладину и все еще надеется, что встретил равного по силе рыцарственного противника. Да и руки у Львиного Сердца связаны, пока не истек срок перемирия, пока на его шее две с половиной тысячи сарацинских пленников.

Маршал поспешил раскланяться и вышел до того, как Амори поднялся к брату.

– Он сообщит королю? – спросил коннетабль, когда они вместе с Гвидо наблюдали с галереи, как служка подводил храмовнику коня.

– Он нам не верит, – ответил Гвидо. – Но, насколько мне известно, сейчас де Шампер намеревался пойти к Львиному Сердцу. Сможет ли он спокойно молчать обо всем?

Уильям смог. Ни единым словом, ни интонацией он не выдал своего волнения, пока они с Ричардом изучали карту дорог вдоль левантийского побережья. Львиное Сердце говорил, что войску крестоносцев не следует удаляться вглубь земель Палестины, ибо пока они будут двигаться вдоль моря, их будет поддерживать и снабжать всем необходимым флот. Это облегчит крестоносцам путь и даст возможность сохранить во время рейда армию для решительного броска на Иерусалим.

– И все же моим людям придется туго по такой жаре, – вздыхал Ричард, отбрасывая назад длинные золотистые волосы. – Воины расслабились в Акре, вино и женщины доставляют им удовольствие. Это ли рыцари Христа! Я повелел услать всех шлюх, оставив только прачек, но мне донесли, что девки едва ли не в мужской одежде прокрадываются в Акру, чтобы заняться своим постыдным ремеслом. А ведь я плачу́ своим людям не для того, чтобы они грешили, готовясь к святой войне. Что же мне предпринять, чтобы встряхнуть их, чтобы поднять воинский дух?

– Вы организовали турнир, государь, – заметил де Шампер. – Вы восстановили город, заняв людей работой, а воинские учения не прекращаются ни на один день.

В затемненном покое было не так жарко, как на залитой солнцем галерее, но все-таки Ричард был полураздет, его легкая шелковая туника липла к телу. Что же их ждет, когда они будут идти в воинском облачении под палящим солнцем? Не повторится ли новый Хаттин, когда люди на рейде падали от солнечных ударов, задыхаясь в доспехах?

– Расскажи еще раз, как сражаются неверные, – попросил король.

И маршал невозмутимо стал рассказывать:

– Наши рыцари совсем иначе воюют в Европе, государь. Там война – это открытая схватка, в которой важнее всего проявление доблести и силы. Здесь же тактика другая. Сарацины понимают, что им не выдержать наскока нашей закованной в броню конницы, поэтому обычно они начинают сражение с того, что обстреливают войска, разя воинов, убивая под ними лошадей. Но сама сарацинская конница, как правило, уходит от прямого удара, и их непросто вынудить пойти на сшибку. Если же они и принимают сражение, то лишь в том случае, когда уверены в своем значительном численном превосходстве. Так было и при Хаттине: Саладин начал бой только после того, когда наши крестоносцы оказались в весьма невыгодных условиях и многие из них пали под обстрелом. Известно, что к Хаттину Саладин пригнал семьдесят верблюдов, груженных стрелами, и недостатка в этих смертоносных жалах они не испытывали.