Ассасин Его Святейшества - [7]

Латынь священника была неспешной и нарочито разборчивой. Вероятно, во мне он углядел паломника-иноземца, которые все как один по-латыни говорят неважнецки.

– Боюсь, что денег со мною совсем немного, так, мелкая горстка монет, – ответствовал я незлобиво. Латынью я овладел еще в отрочестве, а при дворе короля Карла она была вполне в ходу, так что изъяснялся я без труда. – Меня предупредили соблюдать в городе осторожность: как бы кто не подрезал или не отнял кошель.

– Фиал у нас тут – далеко не единственное, – с туманной улыбкой заманивал меня священник. Его крючковатый палец указал на имена, что значились на дверном косяке. – Это у нас святые великомученики, реликвии которых взяты из усыпальниц и помещены на хранение в нашей молельне. Они также открыты взору.

Вообще-то осмотреть церковь изнутри тоже не мешало, поэтому я положил на протянутую ладонь священника пару местных медяков. Судя по тому, как мимолетно усмехнулись его толстые губы, сумма подаяния вызвала у него насмешку, но тем не менее он провел меня внутрь. После яркого атриума глаза мои с минуту привыкали к серому сумраку интерьера. Мой провожатый – судя по всему, это был церковный сторож – явно экономил на свечах: зажжено было всего несколько. Я проследовал за ним в дальний конец нефа, где ступени вели наверх, в молельню. Там на уровне глаз в стене тянулся ряд ниш, каждая локтей пять в ширину и три в высоту, забранная железной решеткой. Служитель церкви остановился у четвертой ниши. Зазоры меж толстыми прутьями позволяли заглянуть внутрь, где по бокам чадили два масляных глиняных светильника и пахло душной застарелой пылью, а посередине виднелся хрустальный сосуд с чистой прозрачной жидкостью.

Перед сосудом лежали какие-то узкие полоски кожи.

– Уздечка лошади преподобного, – учтиво сказал церковник.

Затем, под моим неотрывным взглядом, он счел необходимым сделать пояснение:

– В благодарность за свое исцеление император Константин напросился святому в конюхи и пешком пошел впереди, ведя лошадь Сильвестра вот за эту самую узду. – Сторож многозначительно помолчал. – За небольшую надбавку могу позволить за нее подержаться.

– А можно за эту надбавку еще и пройтись по остальному зданию? – поинтересовался я.

Мой собеседник, очевидно, сделал вывод, что нечего ублажать дальнейшим вниманием эдакого скрягу.

– Обитель оная – частное владение, – сказал он назидательно.

– А я проделал большой путь, чтобы усладиться здешними видами, – искоса посмотрел я на него.

Но церковник-сторож бесцеремонно оборвал меня:

– Базиликой ведает примыкающий сюда монастырь – я, между прочим, из него, – и моя братия не принимает обычных богомольцев. Кто хочет видеть остальное здание, должен иметь при себе приглашение от семейства.

– Что за семейство?

– Это палаццо, – с утомленным вздохом пояснил церковник, – уже которое поколение принадлежит тому самому знаменитому семейству, что дало нам двух Пап: Стефания – третьего с этим именем – и его брата Павла. Последний же в благости своей и от своих щедрот отдал это крыло под церковь Святых Стефания и Сильвестра.

Было ясно, что этот пройдоха не даст мне свободно разгуливать по зданию.

– Тогда, быть может, ты пособишь мне еще в одном деле? – спросил я. – Не можешь ли ты указать, где я могу найти номенклатора Павла, служившего у Папы Адриана?

Старый церковник оглядел меня зорко и недоверчиво.

– Насколько мне известно, он живет там же, где и всегда. – Его настороженные колючие зрачки прошлись по мне еще раз. – Однако если ты собираешься к нему за каким-нибудь благодеянием, то скажу сразу: по восшествии нашего нынешнего Папы Льва Павел ушел в отставку.

– Благодарю тебя. Тогда я знаю, где его искать, – сказал я и повернул на выход в сторону улицы. У себя на спине я по-прежнему чувствовал буравчики глаз старого прощелыги. Он сейчас, должно быть, недоумевал, как этот явный чужак может водить знакомство со столь высокопоставленным членом, пускай и бывшим, папского ведомства.

Вновь выйдя на яркий свет Виа Латы, я направил свои стопы к знакомым очертаниям Колизея. Там я некогда провел зиму со своими полярными медведями и другим зверьем на пути в Багдад – да-да, прямо там мы и обитали! Через три сотни шагов я свернул на боковую улочку и двинулся по ней вверх, к части города, именуемой местными не иначе как disabitato – «необитаемая». Целые районы этого необъятного древнего города оказались заброшены из-за оттока населения ближе к нынешнему столичному центру. Среди полуразвалившихся, поросших бурьяном и чертополохом домов я заприметил одну-две каменоломни и мастерскую по обжигу кирпича, но в большинстве своем люди здесь, похоже, начали вновь кормиться от земли. По дороге мне то и дело приходилось огибать небольшие делянки с овощной рассадой и шаткого вида курятниками, а также преобразованные в виноградники сады, где к тесно растущим лозам лепились незрелые зачаточные ягоды. Встречались и огороды, где брошенные смоковницы оказались облюбованы козами: балансируя на ветвях, эти худосочные создания сжевывали с них листья. Между тем кое-где среди этого запустения попадались прекрасно сохранившиеся дома и постройки. Как раз один из таких домов принадлежал моему другу, бывшему номенклатору, и этот дом я тотчас узнал. Внушительное квадратное строение из ржаво-красного кирпича – можно сказать, вилла – было некогда жилищем видного римского семейства. Вдоль всего фасада строения шла колоннада, из-под сени которой за моим приближением сейчас наблюдали двое слуг. К дому вела широкая ухоженная дорожка из гравия, а вдоль нее по обе стороны тянулись неведомо где и как спасенные останки древних статуй – мраморные торсы без рук и ног, отделенные от тела головы с пустыми глазами и отколупанными носами. Был там и постамент, подпирающий одни лишь громадные ступни в сандалиях, а еще треснутая панель саркофага со сценами охоты – все, что уцелело, несмотря на безжалостное время, и оставалось предметом непреходящей страсти моего друга к истории своего города.