Асфальт - [67]

Световой день в Норильске начался и закончился быстро, будто перелистнули страницу книги без картинок. Часов в семь вечера ему категорически сказали, что до утра надеяться, ждать и нервничать бессмысленно. В гостинице он ни сидеть, ни стоять, ни есть, ни пить, ни спать уже не мог. И тогда Миша решил сходить в кино. Такой роскоши, особенно если учитывать, что был рабочий день и разницу по времени с Москвой, он не позволял себе с юности.

Он ехал в кинотеатр на такси, даже не поинтересовавшись, какие фильмы и в какое время начинаются сеансы в самом большом центральном кинотеатре города.

Когда такси проезжало мимо ярко освещенного магазина, Миша увидел на стене здания электронные часы и термометр. То цифры показывали время, то температуру. Время было 19:15, а температура минус 5°С. Возле магазина в ярком свете фонаря стояла женщина в шубе и шапке, она держала в одной руке сумку, а в другой верёвку. Верёвка была привязана к санкам. Рядом с ней стоял ребёнок, закутанный, как эскимос. По одежде можно было подумать, что девочка, но с уверенностью Миша сказать не мог. «Годика три-четыре, не больше», – успел подумать он. Ребёнок ковырял лопаткой комковатую кучу снега.

– Ужас, – тихо сказал сам себе Миша.

– Это ещё нормально, – быстро ответил таксист, – на таком морозе ещё и покурить можно. Вот две недели назад было холодно.

– А нелётная погода надолго? – спросил тут же Миша.

– А кто ж его знает? – усмехнулся тот. – У меня утром брат должен был прилететь. Сидит сейчас в Москве, пьёт, наверное. Хорошо ему…

В кинотеатре было очень тепло и довольно много молодых людей. Миша сильно выделялся на общем фоне короткой своей и совсем не северной курткой, строгими брюками и ботинками, а шапка у него вообще была спортивная, лыжная. Другой у него дома не нашлось. Он выпил изрядно коньяку, ожидая фильма, расслабился и даже получил удовольствие от какого-то фантастического фильма, правда, к концу всё же задремал.

На следующий день ему сообщили, ближе к обеду, что самолёт вылетел и ожидается часам к шести вечера. Но через два часа ему снова позвонили, когда он уже побрился, оделся и готовился ехать в аэропорт, что всё же Норильск не принимает, и самолёт сядет в ближайшем аэропорту, а это Негарка, а Негарка далеко. Миша и в тот день не вылетел.

Он улетел из Норильска только на следующий день около полудня, зарекшись больше заполярных вояжей не совершать. Но ночь перед вылетом он почти не спал. Он уже просто тосковал по жене и детям. Звонил Ане много раз, слышал звуки дома, детские голоса и страшно хотел туда. Он даже про свою машину и про московские пробки думал с нежностью.

Он буквально мечтал ввалиться домой и с порога всех целовать, обнимать, тискать и не отпускать от себя. Тогда же ночью, по норильскому времени, он долго проговорил с Юлей. Юля была, как в старые времена, внимательна и спокойна. Она тогда снова была бесконечно взрослая, мудрая и необходимая.

– Ну что ты, Мишенька, там дёргаешься, – говорила она, и слышно было, как Юля в Москве затягивается сигаретой, – отнесись к этой ситуации как к вынужденному отдыху. Ну уж с ветром-то северным ты ничего поделать не можешь! И я не знаю такого верного номера телефона, чтобы позвонить и этот ветер приостановить или направить в нужном направлении.

– Да соскучился я смертельно, – говорил на это Миша, расхаживая по гостиничному номеру от окна к кровати и обратно, – уже на стены лезу.

– Вот и прекрасно! – сказала Юля и закашлялась. – Прекрасно! Ты соскучился, по тебе соскучились. Обострение чувств – этому же радоваться надо. А тут в Москве мерзко, сыро, промозгло. Вчера снежок выпал, так его уже в такую жижу смесили. А у тебя там морозец, девки румяные северные бегают табунами…

– Какие девки, Юля?! – даже задохнулся от возмущения Миша. – Тут мороз, от которого Москва просто остановилась бы. Тут… Да ты не представляешь себе…

– Не ной! – оборвала она его резко и весело. – Куча людей тебе позавидовала бы. Молодой, здоровый, в гостинице живёт, путешествует, бездельничает. Ещё перечислять?

Так они говорили долго. Миша получал своё особое удовольствие от этого разговора. Ему приятно было чувствовать себя мальчишкой. Ни с кем он себя таким юным, говорящим всё не то, неопытным и глупым не чувствовал, как с Юлей.

– Юля, родная! Я завтра прилечу, если вылечу, конечно, и сразу домой. По детям истосковался, ужас! А послезавтра к тебе. Я тут водочки купил местной, северной, на клюкве. Посидим.

– Вот это разговор. Только ты и какой-нибудь северной закуски привези тогда. Ты знаешь, у меня с закуской не очень. Правда, конфет много дарят. Складывать некуда эти конфеты.

– Оленину сушёную?! А? Правда, она твёрдая и солёная, но местные ей гордятся.

– Вези! Всё лучше конфет, – Юля говорила и отпивала что-то, громко втягивая воздух. Так она пила свой очень горячий кофе.

Мишу разрывало в тот момент от благодарности и любви.

К Юле он, как пообещал, так и не заехал. И на следующей неделе тоже не заехал. Он не выспался тогда в гостинице, летел с больной головой, в Москве по прилёту Лёня вывалил на него столько неприятных новостей, что он сразу поехал не домой, а на работу. Весь день провёл в несвежей рубашке. Миша не рассчитывал, что проведёт в Норильске так долго, и с рубашками тоже не рассчитал. Усталый, измотанный и сердитый приехал домой поздно.