Асан - [22]

Никто у него не был убит. Никто из родных не погиб ни под бомбами, ни во время зачисток. Редкий случай. Счастливчик!.. И однако же маленький вулкан, переполненный злобой и ненавистью, — вот каким появился на вялотекущей стройке молодой Рослик-Руслан. Носил на виду нож в первые дни. Не угадать — кинется на тебя или тебе улыбнется. Я понял его не сразу. Тоже глупость! Недели две, не меньше, я ему соответствовал — носил пистолет с расстегнутой кобурой.

Однако постепенно притерлись… Мало того, Рослик зауважал меня. Он подражал мне… Он подпал под мое влияние. Такое на дороге не валяется. За будущее можно было быть спокойным. Он усмехался, как я. Подсмеивался, как я. Курил, как я. Словечки мои повторял… И главное (главнее здесь не бывает) — Рослик хотел быть мне другом.

Эта (могущая быть или не быть) дружба — его всегдашняя тема… Помимо войны… Конечно, Рослик в курсе моих с Русланом и с Гусарцевым дел. Рослик знает про наше трио. Все знает.

На правах своего и знающего он прямолинеен:

— Если Руслана убьют… Когда-нибудь… Я буду для тебя вместо него.

То бишь в моем солярно-бензиновом бизнесе он заменит Руслана. Чем, собственно, Рослик хуже его?.. И не только заменит… Он будет полезнее Руслана. Не просто партнер… Он будет моим другом. У горцев это не говорится просто так!

— Тебе нужен друг-горец, Александр Сергеич.

Разговор наш абстрактный, друг-горец тоже абстрактный, так что я не реагирую никак. Может быть, и нужен.

— Майора Гусарцева тоже могут убить. Я заменю того, кого убьют первым…

Это он уже шутейно. Но только наполовину шутейно. Без смущения.

Мы о войне.

— Слышал? — Рослик делает серьезное лицо. — Колонну под Урус-Мартаном раздолбали.

Хоть и молод, Рослик со мной на «ты», однако же при случае — по имени-отчеству.

— Не раздолбали пока что. Заблокировали.

— А куда она денется теперь?

Я пожимаю плечами.

— Куда-нибудь.

— Разве что на небо, а? — привычная дерзкая острота.

Конечно, Рослик болеет за своих — я за своих. Но ссор у нас нет. Болельщики, но не ярые фанаты. Мы общаемся, как общаются интеллигентные любители футбола. Как многолетние поклонники. Которые (так уж по жизни получилось!) прикипели сердцами к разным и — увы — соперничающим командам.

Чеченские новости — это как глянуть с изнанки… Рослик не может скрыть и не скрывает радости, когда проносится слух, что чичи раздолбали колонну. Потери в ущельях! Самый-самый пик наших страстей! Зато я ликую (а он мрачнеет), когда колонна все-таки прорвалась.

Я не смотрю телевизор, хотя на складах есть «ящик» и есть эта редкая возможность. Не люблю лукавый базар. Не люблю сожженные дочерна наши танки… Не люблю и этот обязательный нынче телевизионный кадр, когда очередной застреленный Хаджи Мурат растерзан, валяется на земле… скрючен… пуль двадцать в нем… но лицо непременно на самом виду. Не люблю и не смотрю. И прежде всего потому, что я видел многих полевых командиров вживую… Они мне враги, знаю. Но их трупы мне неинтересны.

Подъехал к недострою Руслан и по хлюпающей, прогибающейся лестнице поднимается к нам с Росликом, извиняется, что опоздал… Ведь он знал, что я скоро уйду на мои склады. (Конечно, Руслан с удовольствием пришел бы ко мне на склад, в мою офис-квартирку. Поговорить о горных дорогах и о солярке. За чашкой чая… Но этого ни ему, ни Рослику нельзя. Никак нельзя. Им не место там, где сотни бочек с федеральным бензином. Они — чеченцы.)

Руслан начинает медленно и раздельно, как бы диктует текст:

— Александр Сергеич… Кое-что сказать хочу… Чтоб не забыть… Вы же сейчас уйдете, знаю, а вдруг… важно… Вот я думаю…

Он тянет и тянет слова, давая Руслану-Рослику прочувствовать, что тот в разговоре сейчас лишний. (Рослику необязательно знать все наши подробности. Должен понимать!.. Он в дружбе с нами, но он не в бизнесе.) И Рослик, деликатный, понимает. Хотя, конечно, не без ревности.

Рослик кивает головой:

— Ну, я похожу… Послежу, как они… Покричу на этих ослов!

Идет покричать на рабочих… Рослику это нравится.

Мы вдвоем.

— Как дела? — улыбается Руслан.

Это он умеет, улыбаться. Весь ясный, толковый и дружелюбно смотрит. Настоящий горец, который знает, что он горец. И знает, что в эту минуту он на виду.

Я спрашиваю о его жене… Он спрашивает о моей… У меня жена, дочь и строящийся дом. У него тоже жена, двое детей и строящийся дом. Это как ритуал. Это Восток. Обменяться словами о главном.

Война в эти минуты для нас с Русланом где-то на обочине, в стороне. Война касается нас, но мало. И нам особенно дорого наше с ним партнерство. Руслан хороший семьянин. Все работа и все для семьи. (Как и у меня.) Мы улыбаемся, шутим. Нам немного совестно, что мы так ясно, так понятно любим свою жизнь. (И что жизнь любит нас.) Временами наш с ним бизнес опасен, война! Но мы оба хорошо чувствуем, где красная черта. С Русланом (и здесь вся разница с Росликом) мы не говорим о дружбе.

Мы глядим в пустое окно недостройки.

Я посмеиваюсь, эта грязная стройплощадка — наш с Русланом офис под открытым небом.

— Удобнее места не найти, — улыбается он.

И разводит руками:

— Несколько раз Коле звонил — не отвечает.

Коля Гусарцев и со мной второй день без общения. Но такое случается, когда у них в штабе боятся утечки информации. Когда запрещают офицерам вообще говорить по телефону. До определенного часа завтрашнего дня.