Артур Артузов – отец советской контрразведки - [42]

— Мы поставили вас перед фактом, уличили в том, чем вы занимались в Ревеле. Мы знаем, что вы делали в Москве до и после поездки в заграничную командировку, вернее, что собирались делать, но вам помешали. Вы хотите, чтобы мы вас изобличили снова и поставили перед фактами вашей контрреволюционной деятельности в Москве? Подумайте, в ваших ли интересах об этом молчать? Подумайте об участи, которая ожидает вас, если по-прежнему будете лгать и изворачиваться! Только полная искренность, полное признание своей вины, своих преступлений может облегчить вашу участь.

Дзержинский шагнул к двери.

— Я… подумаю, — с трудом выговорил Якушев.

— Мы вам дадим время подумать.

«Значит, все известно. Все…» — теперь у Якушева в этом не было сомнений. Когда он поднял голову, Дзержинского уже не было в комнате.

Все обвинения арестованные отрицали, стоял на своем и Якушев. И тогда ему представили фотокопию письма, которое Артамонов направил одному из руководителей Высшего монархического совета в Париж. В письме автор сообщил о посещении его неким лицом, занимающим ответственный пост в Наркомате внешней торговли РСФСР, посланным за границу по такому-то делу и служившим до революции там-то и тем-то. Фамилия приезжавшего была зашифрована, но по изложенной в письме информации расшифровать ее не составляло большого труда.

Как правило, арестованные сначала ни в чем не признаются. Однако при умелом ведении допроса, «припертые фактами», допрашиваемые «плывут». Письмо Артамонова сыграло решающую роль.

После предъявления такого убийственного факта Якушев во всем признался. Ему грозила высшая мера наказания — расстрел. Он не надеялся на защиту со стороны видных советских чиновников — Красина, Розенгольца и других. В камере смертников Якушев пробыл несколько месяцев. Сохранилось воспоминание одного из якушевских сокамерников (Опперпута-Стауница).

«Якушев мне понравился. Уживчивый, спокойный, каким в обстановке внутренней тюрьмы бывают только фаталисты, беззаботный и живущий только интересами текущего дня, он редко впадал в апатию и почти всегда находил работу, которой занимал и меня. То плетет из спичечных коробок, разрезанных на мелкие палочки, плетенки для соли, то рисует на папиросных коробках игральные карты, то лепит из хлебного мякиша шахматные фигуры, то сооружает баррикады против одолевших нас мышей и крыс».

Опперпут-Стауниц сумел увидеть в своем сокамернике лишь внешнюю линию поведения и не смог разглядеть того, что творилось у Якушева в душе.

Якушев был в отчаянии. Сидение в камере смертников, трагическая судьба его единомышленников, тревожные мысли о настоящем и будущем своей семьи, о детях и жене, нежелание бросать их на произвол судьбы и приносить себя в жертву политическому молоху — все это естественным образом повлияло на дальнейшее поведение Якушева.

В КРО ГПУ с Якушевым «разбирались» А. X. Артузов, Р. А. Пилляр, И. И. Сосновский, В. С. Кияковский. Общее курирование следствия вел начальник СОУ ГПУ В. Р. Менжинский.

Кияковский через некоторое время отошел от участия в операции «Трест». Причиной этого стали неурядицы в семье Кияковского: от него ушла жена, к которой он был очень привязан. Виктор Станиславович совершил попытку самоубийства (стрелялся), врачи сумели спасти его. После этого он долго лечился и потому фактически был не у дел. Все дела по операции «Трест» после Кияковского легли на плечи помощника начальника КРО ОГПУ СССР Владимира Андреевича Стырне.

В голове Якушева, как в калейдоскопе, промелькнули события последних дней, признание, разговор с Артузовым…

«Признаю себя виновным в том, что я являюсь одним из руководителей МОЦР — Монархической организации центральной России, поставившей своей целью свержение Советской власти и установление монархии. Я признаю, что задачей моей встречи в Ревеле являлось установление связи МОЦР с Высшим монархическим советом за границей, что при возвращении в Москву я получил письмо от Артамонова к членам Политического совета…».

Якушев писал откровенно обо всем, что знал, замирая от ужаса и отчаяния.

«Подписываю себе смертный приговор, — думал он. — Но все равно пусть будет то, что будет… Если бы можно было зачеркнуть прошлое, жить для семьи, музицировать, любоваться картинами в музеях или просто работать на скромной должности, приносить пользу… Нет, все кончено».

И он написал:

«Я рассказал всю правду о моей контрреволюционной деятельности и к этому могу добавить: если мне даруют жизнь, то я откажусь навсегда от всякой политической деятельности.

А. Якушев».

Слова Артузова впечатывались в память крепко. Якушев сказал ему:

— Я о многом думал. Перед смертью не лгут… Победы Красной армии, как это ни прискорбно для нас, победы народа.

— А если это так, то зачем народу деятельность МОЦР? Вы подумали об этом?

— Мало ли о чем я думал в эти дни и… ночи. В общем, я написал последние показания. Мне абсолютно ясна бессмысленность наших действий.

— Бессмысленность? Преступность.

— Да. Преступность. Я видел, что мы идем против народа, и все-таки упорно гнул свою линию, искал единомышленников, людей, способных на диверсии, убийства. Теперь я вижу, как это было мерзко и глупо. Впрочем, зачем я вам это говорю? Все равно вы мне не поверите, хотя я писал вполне откровенно.