– Я прекращаю это безобразие!.. Прекращаю!.. – прохрипел чиновник.
Петя вдруг бросился со сцены за кулисы. И сейчас же, судорожно дергаясь, опустился занавес.
– Закрыл! – сказал Петя, опять вбегая на сцену. – Вот и все, Филарет Самсонович. И никаких недоразумений: нельзя – и нельзя, Филарет Самсонович.
У надзирателя опять затряслась борода:
– Так вот вы чем занимаетесь! Инсценируете запрещенные книжонки! Тайком нелегальщину показываете! Извольте сию же минуту сказать: кто состряпал эту, с позволения сказать, пьесу? Ну-с?
Артемка подумал: «Неужто признаются? Выгонят же!» И спокойно сказал:
– Да я написал.
– Вы?.. – вскрикнул Брадотряс и сейчас же недоуменно забормотал: – Но… позвольте… вы… вы, собственно, кто такой? Я вас не знаю. Вы гимназист?
– Чего? – удивился Артемка такому нелепому вопросу. – Сапожник я.
– Сапожник? – выпучил надзиратель глаза. – Но как же вы сюда затесались? И потом… потом… вы врете! Разве сапожники пьесы пишут? Вы врете самым наглым образом.
– А чего я буду врать? Написал – и написал! – нахмурился Артемка.
– А я говорю: врете! – настаивал надзиратель. – Если не врете, покажите пьесу. Посмотрим, чья рука. Нуте-с!
Артемка заглянул в суфлерскую будку. Но гимназиста с усиками и след простыл.
– Нету пьесы, – развел руками Артемка. – Потерял. Да вы не сомневайтесь: та книжка у меня в сундуке лежит. Вот пойдемте в будку.
– В будку? Это… куда же-с?
– А на базар.
– На базар?.. Ночью… Гм… А впрочем… Идти по Карантинному? Мимо участка?
– Да хоть и по Карантинному.
– Хорошо-с, отлично, – согласился Брадотряс и, обратясь к совершенно растерявшимся гимназистам, ханжески сказал: – Господа, я всегда был ходатаем за вас перед директором. Буду просить и теперь. Как знать, может быть, удастся вас отстоять. – Потом опять повернулся к Артемке: – Нуте-с, господин литератор, извольте проводить меня в ваш рабочий кабинет… хе-хе… в будку! Нуте-с!
Брадотряс и Артемка шли рядом. Фонари на улицах не горели, луна еще не взошла. Надзиратель вглядывался в темноту, жался от всякого шороха и все повторял:
– Я, господин сапожник, ни черта не боюсь. Видите, что у меня в руке? Бахну из этой штуки – и наповал! Вот именно!
Из освещенного окна дома на руку надзирателя упал свет. Артемка сказал:
– А с виду будто портсигар.
Брадотряс крякнул и молча спрятал «оружие» в карман.
– Дядя, – спросил Артемка, когда свернули в Карантинный переулок, – а что за это гимназистам будет?
– Что будет? Карцер – раз, вон ко всем чертям из гимназии – два и, если папаши не отстоят, волчий билет – три…
Брадотряс от удовольствия даже прищелкнул языком. Потом с сожалением добавил:
– Впрочем, если пьесу действительно написал ты, что невероятно, то только карцер, а тебе волчий билет – и вон ко всем чертям из города. А то и в тюрьму.
– Ну, в тюрьму! Ловкачи какие! Артемка обиделся и больше уж не заговаривал. Около полицейского участка, где на полосатой будке горел одинокий фонарь, Брадотряс вдруг схватил Артемку за руку.
– Чего вам? – удивился тот.
– Городовой! – вместо ответа крикнул надзиратель. – Ну-ка, подержи!
Из будки вышел полицейский, зевнул, перекрестил рот и взял Артемку за воротник.
Брадотряс скрылся в участке. Спустя немного деревянные ступеньки заскрипели, и Артемка увидел толстого полицейского, в котором узнал старого знакомого – околоточного надзирателя Горбунова. За ним спускался Брадотряс.
Горбунов посмотрел Артемке в лицо и равнодушно сказал:
– Из моего околотка. Сапожник. Сомнительно.
– Вот именно, сомнительно, даже невероятно. Врет он. А для чего, не пойму. – И Брадотряс вопросительно посмотрел на Горбунова.
– Пошли, – буркнул тот.
Шли молча: Артемка посредине, полицейский и гимназический надзиратель – по бокам. Некоторое время слышалось лишь поскрипывание сапог да сопение конвоиров. В конце переулка показались силуэты базарных построек. Горбунов с шумом вздохнул и равнодушно пожаловался:
– Собачья служба! Ни днем, ни ночью покоя нет! – и уже до самой будки не проронил ни слова.
Артемка открыл замок, нащупал в темноте спички и зажег лампу. Нагнув голову, шумно дыша, Горбунов вошел в будку и, как бык, заворочался в ней. Брадотряс остался снаружи, только голову просунул в дверь.
– Ну, давай твои книжки! Где они? – скучно сказал Горбунов.
Артемка приподнял сундучок и вынул две брошюрки – одну в зеленой обложке, другую в желтой.
– Скажите пожалуйста! – оживился Горбунов. – И вправду нелегальщина. Где же ты достал?
– От отца осталось, – не сморгнул Артемка глазом.
– Это может быть: отец у тебя вредный был А еще что есть?
– «Женитьба» Гоголя есть, «Шинель», «Конек-горбунок».
Артемка снимал с полки запыленные книжки и по одной подавал Горбунову. Тот брал, плевал на пальцы и, косясь на Брадотряса, с сомнением перелистывал.
– Разрешенная, – вздыхал Брадотряс.
– А больше нету? – лениво спросил Горбунов.
– Нету.
– Ну, все. Так запирай будку и пойдем… Он для формы пошарил еще рукой по полке, скосил глаза под столик.
– Пойдем, хватит и этого.
На углу Карантинного Брадотряс остановился:
– Мне налево-с. А протокол зайду подписать утречком.
– Будьте здоровы! – буркнул Горбунов. Далеко, в самом конце переулка, поднималась огромная красная луна. Из подворотни на дорогу вышла собака и протяжно завыла. Артемке стало не по себе.
