Артем Гармаш - [86]

I

Чуть забрезжил рассвет, еще и петухи не пропели, а Катря Гармаш с сыном уже собрались в путь. Напрасно уговаривала их хлопотливая Дарья, жена Данила Коржа, подождать малость, пока печь растопит и на скорую руку приготовит поесть. Артем и не прочь был: спешить, мол, особенно некуда, — но Катре загорелось идти немедля. И так уже три дня как из дому. Как там внуки одни хозяйничают при больной матери? Орися после болезни еще не оправилась, не помощница им. К тому же Остап со вчерашнего дня дома гостит, за три года войны впервые. Ну как же можно мешкать? Каждая минута дорога́. А доро́га не близкая, да еще по такому глубокому снегу.

— Так, может, ты, Данило… — обратилась Дарья к мужу.

— Э, чего бы проще, — с полуслова понял жену Корж. — Кого-кого, а куму Катрю я бы с дорогой душой к самому крыльцу подкатил. Да вот беда — захромала Лыска. Разве что…

— Не хлопочи, Данило, — сказала Катря. — Поклажи у нас нет никакой. Спасибо и за то, что из города сюда привез.

— Да нет, это вам спасибо — полдороги сани подталкивали.

Он тоже оделся (собирался на мельницу), взвалил на плечо мешок с рожью, и все вместе вышли из хаты.

Близился рассвет. В хатах кое-где уже зажглись огни. В небе неярко мерцали звезды. От белого снега на земле, на кровлях хат редела темнота, и тропку было видно, можно идти. Вот и хорошо, что не задержались! К восходу солнца и дома уже будут. Да и сколько тут идти! Особливо если напрямик, лугами. Но идти лугами Данило отсоветовал. После недавнего снегопада там, должно быть, и стежку еще не протоптали. Лучше круг дать, да зато большаком до самой Чумаковки. Туда дорога накатана — мужики лес возят.

— Вишь, началось уже движение! — сказал Данило, увидев на дороге санный обоз, как только свернули на главную улицу, что мимо церкви, через площадь, вела из села.

— Ранние! — сказал Артем, сойдя на обочину, чтобы пропустить сани. — Это, должно быть, еще с ночи?

— Ясное дело. Десять верст на волах — край не близкий. Как раз чумаковцы поехали. Харитон Пожитько на передних.

— И вторые сани тоже его, — добавила Катря. — По Саньке узнала: наш, ветробалчанский. Батрачит у него. И для чего ему этот лес? Недавно, перед самой войной, отец поставил ему хату.

— Ну, а теперь он своим сынам будет ставить, — ответил Данило.

— Да нет у него еще таких.

— Подрастут. Они, вишь, богачи, с запасом живут. Не то что мы, беднота, — только и знаем одну молитву: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Они вперед смотрят. Иной — еще сынки без штанов бегают, а он уже земельку под усадьбы для них подыскивает. Да чтобы с балочкой: грабарей из Славгорода наймет, прудишко выкопают. Какой же это хутор без пруда!

— Ну, это было так, — сказал Артем. — Кончилась коту масленица.

— Что верно, то верно. Купли-продажи на землю уже нет. Теперь, которые побогаче, сами за свою землю дрожат. Вот всяк и мудрует. Разделы пошли не к добру. Потому и лес возят. У нас вот недавно один с хутора, Саливон Варакута, ради еще одного номера на землю даже до такого додумался — оранутана своего женил.

— А что это? — не поняла Катря.

— По-нашему, по-простому если сказать — придурковатый. А поп его по-ученому — оранутан. Не хотел даже венчать. Дескать, у него умишко трехлетнего дитяти. Хотя и перевалило уже за тридцать. Подсудное дело, говорит.

— Ну и как же?

— Повенчал. Чего деньги не сделают! Открыл Варакуте еще номер. А что дивчину загубили…

— А что ж она за такого пошла?

— «Пошла». Родители в спину вытолкали. Богатый. И сказать бы, что сами бедные, так нет. Середняк, как по-нынешнему, да еще и крепкий. Да ты, должно, знаешь, Катря, — Лукьян Середа.

— Лукьян? Которую ж это он? Уж не Настю ли?

— Ее самую!

— Такая славная дивчина, — вздохнула Катря и повернулась к Артему: — Это ж ее Грицько Саранчук хотел было сватать когда-то. Ну, если не дура, то и сейчас не поздно: уйдет от него — да и все.

— А она так и сделала. Недели с ним не прожила. Как-то поутру пошел свекор в клуню за сеном, а она висит на перекладине. Ушла!

Даниле нужно было сворачивать к мельнице. Он сошел на обочину, опустил мешок на землю и вынул кисет. Первую цигарку свернул Артему. Потом себе. Но и эту отдал Артему — на дорогу. А уж тогда свернул себе. Закурили. И стояли молча. Молчала и Катря, только тихо, печально качала головой. Не скоро, уж бросив окурок, Данило промолвил:

— Вот что делает с людьми жадность проклятая!

Поднял на плечо мешок, попрощался, и разошлись.

Все время, пока и за село вышли, мать и Артем молчали, подавленные печальным рассказом Данила. Вдруг Катря остановилась и сказала, вздохнув:

— И до каких пор будет такое твориться на свете?! И когда уж придет этому конец?!

— Э, мама, не скоро. Вековые дебри! А мы только начали рубить. Отдельные деревья валим. А еще нужно будет и пни выкорчевывать. Не на один десяток лет работы. И как раз самыми трудными, почитай, и будут вот эти пни: жадность, корыстолюбие… — Помолчав немного, снова заговорил: — И вот что интересно, мама, ведь среди бедных этого меньше.

— Хватает.

— Да, есть и даже «хватает». А все же меньше. Куда меньше, чем среди богатых и тех, кто тянется к ним. И это понятно. Раз бедняк — значит, трудяга. А ничто так не делает человека именно человеком, как труд. Если бы не это, мы и сейчас бы еще в шерсти ходили, жили в пещерах или, как те обезьяны, орангутанги, по деревьям лазили. А то — люди!